Повести

 — Дядя Григорий… христа–ради… век буду бога молить, — простонал староста.

Григорий погладил бороду, посмотрел на образа и вот бы ему сказать «прощаю от мира, пусть бог простит», как вдруг закричали солдатки, да так дружно, так голосисто, что все смешалось.

 — А наши способия?

 — Ишь, просты на чужие деньги!

 — Мы не простим! Отдай!

 — Кровью облитые пропил!

 — К воинскому с жалобой!

 — Бороду выдерем!

Они долго кричали, они уже готовы были схватить старосту за бороду, избить, но старик Григорий, вначале смутившийся, пришел в себя, стукнул клюшкой, цыкнул на баб. Когда они мало–помалу стихли, он сказал старосте:

 — Вот, Ефим, преступник ты перед миром. За мирские деньги проща тебе, за сиротские — прощи нет. Мир, правда?

 — Правда! — подтвердил мир.

Староста встал. Лицо его повеселело. Он поклонился сходу и сказал:

 — Спасибо!

Обращаясь к бабам, добавил:

 — Продам корову, телку — выплачу. Перед миром говорю!

Бабы поверили и совсем утихли, — перед миром говорит.

Я спросил Андрея:

 — Что же, опять его оставят?

 — Игната Родионова метят, — пояснил Андрей.

Игната Родионова я хорошо знаю. Низкорослый, честный, трудолюбивый мужик и на редкость непьющий. Живет он не плохо, но семья большая: один сын его, Васька–Заяд, убит, другой воюет, третий готовится. Игнат стоял неподалеку от нас и о чем-то говорил с солдатками. Скоро мимо нас прошли два мужика. У них очень веселые лица.

 — За самогоном, — ухмыльнулся Андрей.

 — Правь сходом, Иван! — крикнули Бусанову. — Давай поскорее.

Мужики заторопились, чтобы скорее окончить сход и выпить. Иван это знал.

 — Говорите, кого старостой? — сразу спросил ои.

 — Игната! — первым крикнул Андрей, да так громко, что у меня в ушах зазвенело.

 — Степана!

 — Якова!

Но все больше и больше голосов за Игната. Наконец только и слышалось «Игнат».

 — Пойдет ли он?

 — Пойдет. С ним говорили.

 — Игнат, пойдешь в старосты? — спросил Бусанов.

Приземистый Игнат пробился на середину и наотрез начал было отказываться, но ему не дали договорить, — так принялись на него кричать да ругаться, что он то ли по принуждению, то ли добровольно, но, видимо, согласился, махнул рукой и усмехнулся.

 — Теперь писаря! — заторопился Иван Бусанов. — Кого писарем?

 — Старый хорош!

 — Пущай старый послужит.

 — С него тоже надо полведра. Пил вместе.

 — У нового старосты не попьет.

Писарю, видимо, не хотелось уходить. Он сидел молча, совсем не волновался. А вот я сразу заволновался, все тело пронизало дрожью.

Все более голосов раздавалось за старого писаря. Вот–вот старик Григорий скажет свое слово, а тогда быть по сему. Но снова, как и в старостином деле, выступили бабы. Первая, — слышу по голосу, но не вижу, — крикнула солдатка Маша:

 — На кой он нам, пропойца энтот, нужен! Пропил наши денежки.

 — По шее из писарей! — крикнула вторая.

 — Прошение и то за так не напишет. Все дай чего-нибудь.

 — Пущай сдает бумаги Петру Ивановичу! — крикнул чей-то женский голос.

Вдруг наступила тишина. Я весь напрягся. Я был рад, что меня упомянули. Могли просто–напросто забыть, на ум не пришло бы никому, а теперь… теперь выкликнули, уже слышали.

 — Петьку в писаря! — громче раздался второй женский голос.

 — Письма иа фронт солдаткам пишет.

 — И прошения. И ничего не берет.

 — Ранетый. Чем–ничем надо кормиться.

 — На фронте был. Горе наше близко поймет.

И опять над моим ухом звонкий голос:

 — Петра Иваныча! Грамотен ши–ибко–о! — Это Андрей заорал.

Мне уже стало стыдно, я готов спрятаться за кого-нибудь, но Иван Бусанов поднял руку и спросил:

^:— Сам он тут?

И вот меня чьи-то руки, так же, как старика Григория, начали двигать все вперед и вперед. Наконец я очутился перед жаркой лампой возле стола и чувствую, как пылают мои щеки. Мельком заметил я злые глаза писаря, синее лицо старосты и строгую бороду Ивана Бусанова.

 — Согласен в писаря? — спросил Бусанов.

У меня и горло пересохло.

 — Как хотите, — проговорил я.

 — Счет знаешь?

 — Знаю.

 — Согласен! — обнародовал за меня Иван Бусанов.

 — Почем возьмет? — спросил кто-то.

Иван обратился ко мне:

 — Спрашивают, сколько жалованья?

Об этом я совсем не думал и ответил так же тихо, но уже не робко:

 — Сколько мир положит.

Иван объявил мои слова. Очень понравилось сходу, что я полагаюсь на их совесть. Кто-то предложил:

 — Пущай, как и старый. Пять рублей.

Но тут вновь вступились бабы:

 — Тому, черту, и трешницу жалко. А этот анвалид.

 — Прибавить ему рубля два.

 — Семь рублей в месяц, — сказал Иван Бусанов. — Согласны?

 — А он как?

Иван спросил меня, я кивнул головой.

 — Согласен!

И в это время я услышал какой-то треск. Взглянул, — брызги чернил на приговоре. Писарь сломал перо.

…Несколько дней мы с Игнатом принимали запутанные дела общества. Помогал нам Иван Бусанов, кропотливо роясь во всякой мелочи. Наконец-то, захватив подмышку все книги и протоколы, я сначала зашел к бабушке Агафье, порадовал ее, а потом домой. Мать, увидев меня с книгами, промолвила:

 — Совсем писарь!

Съездили в волость, представились старшине, отдали акт, приговор схода. Тут же на нас навалили кучу дел: сбор податей, недоимок, потребовали списки родившихся в 1898 году. Значит, скоро действительно будет набор. Брат мой, Васька, готовься!