Повести

В сени за соломой вышла Лена. Я быстро вынул папиросу и тоже вышел — как бы покурить. Лена уже шуршала соломой в темноте.

 — Помочь тебе? — говорю ей.

 — Сама управлюсь.

Подхожу ближе, она перестает шуметь. У меня спирает дыхание.

Лена, — почти шепчу ей, — мне тебе слово надо сказать.

 — Скажи.

 — Где же нам поговорить?

 — О чем говорить-то?

 — Я скажу, о чем. Только ты… не подумай плохого. Обязательно надо тебе сказать… Ты где будешь спать?

 — В этой избе на кровати.

 — Одна?

 — С сестренкой.

 — Так вот, Лена, можно, если я приду и сяду к тебе на кровать?

Молчит.

 — Сестренка не проснется?

Молчит.

 — Мать не услышит?

 — Мать в той избе будет.

 — Неси солому! — чуть не вскрикнул я.

Ног под собой не чувствуя, я вышел на крыльцо.

Взглянул на небо. Очень ярко светили высокие звезды. Падающие то и дело, прочерчивая тьму молниями, сыпались, как овес из ковша. Они гасли где-то за гумнами, за селом.

 — Простудишься после чая, — послышался из сеней голос Арины. — Иди, вам Елька на полу постелила.

«Елька постелила!» — это звучит как лучшая музыка.

В сенях я столкнулся с Игнатом.

 — Что же ты руку не перевязал? — вспомнил он.

 — Э–э, забыл. Доеду как-нибудь.

Лена укладывала сестренку, что-то говорила ей. Теперь Лена была без платка, и я то и дело поглядывал на нее, на круглую небольшую голову, на почти расплетенную косу.

 — Закрой глаза и спи, — сказала она сестренке. — Гасить огонь? — обернулась она и посмотрела на меня. Лицо ее немного раскраснелось, пряди волос упали на лоб.

 — Да, гаси, Лена.

Тьма в избе. Тихо. Чуть скрипнула кровать. Слышу, как Лена начинает раздеваться. Легкое потрескивание и шорох. Она расстегивает кофту. Что-то белое мелькнуло. У меня часто забилось сердце. Она легла, вздохнула. И стало совсем тихо…

Почудилось, что прошло уже много времени и она уже уснула. Хочу встать, подойти. А вдруг Игнат проснется? Глаза привыкли к темноте. В избе словно туман, освещенный мерцающими звездами. Кровать ее будто рядом стоит, только руку протянуть. Тихонько сбрасываю с себя шинель, приподнимаюсь… шорох соломы оглушителен. Опять лежу, и вечностью кажутся минуты. Хотя бы кашлянула, дала знать, что не спит. Вдруг подойду, а она спросонок вскрикнет!

Что-то всколыхнуло меня, и я, уже не раздумывая, встаю и на цыпочках иду к ней. Вот и кровать. Лена лежит лицом к сестренке. Затаив дыхание, нагибаюсь над ухом, хочу что-то шепнуть, но в глазах вдруг мутнеет, голова кружится, и я едва не падаю… Спит она или нет? Рука моя тихо дотрагивается до ее волос. Пусть спит, так лучше. Я всю ночь буду сидеть возле, слушать ее дыхание…

 — Леночка, — шепчу я, низко склонившись над ее ухом, сдерживая дыхание. — Ты спишь?

Она громко передохнула и совсем затихла. Полуобернув ко мне лицо, спрашивает:

 — А ты что не спишь? Скоро утро.

 — Еще не скоро. Я посижу с тобой. А ты спи, я не помешаю. Мне, ей–богу, не спится. Я караулить тебя буду.

 — Надоест.

 — Леночка, не надоест. Всю жизнь вот так и просидел бы возле тебя.

 — Чудной ты! Какое же слово ты хотел мне сказать?

 — Большое, Леночка. Выговорить вот его сразу не сумею. Я тебе два письма написал.

— Не получала.

С собой привез. Фамилии твоей не знаю.

Она тихо смеется. И верно, смешно!

 — Скажи, как фамилия?

 — Не скажу, — и опять смеется. — Чудной!

 — Все равно узнаю. Ты мне письма присылать будешь? — и я низко склоняюсь над ее лицом.

Она долго молчит, закрыв глаза. Еще раз спрашиваю, и она медленно отвечает:

 — У–ви–жу.

Что же еще ей сказать! Разве все сразу? Нет, нет. Пусть из писем узнает. Но их надо передать. Духи тоже. Они у меня в кармане шинели. На цыпочках подхожу к постели, мимоходом слушаю, крепко ли спит Игнат, и достаю флакон.

 — Леночка, тебе подарок из города прислали.

И я подношу к ее глазам флакончик. Она едва видит его во тьме. Берет, догадывается и, не открывая, нюхает. А я, боясь, что она отдаст мне его обратно, немного отодвигаюсь.

 — Кто прислал?

 — Чудак один, — отвечаю я, — парень лет двадцати двух.

 — Не знаю такого.

 — Знаешь. Он с приметами.

 — С какими?

Хотел сказать: безрукий, веснушчатый, но она сразу догадается.

 — Одна в нем примета: влюбился он в тебя и скоро… с ума сойдет.

 — Не знаю такого.

 — Да что же, тебя разве никто не любит?

 — В городе? Нет.

 — А… тут… в селе? — спрашиваю я с замиранием сердца.

Не скоро отвечает она, и лучше бы не отвечала:

 — Есть.

В горле у меня пересохло. Хотел спросить, кто он, но не все ли равно?

 — А… ты… его… любишь?

Она не отвечает. Я подсаживаюсь снова к изголовью, смотрю ей в лицо. Глаза открыты, она смотрит вверх.

 — Любишь его? Леночка, скажи…

 — Зачем тебе? — тихо говорит она.

 — Да ведь я… эх… Из писем все узнаешь.

 — Влюбился? — спрашивает она просто и даже холодно.

 — Лена, — шепчу я, и спазмы сжимают мне горло.

 — В своем селе девок много.

 — Их везде много, — почти сквозь слезы говорю я.

Мы снова долго молчим.

 — Иди-ка, ложись спать… Не тревожь себя…

Я вздрагиваю от испуга и радости: она тихо и нежно проводит по моей спине ладонью.

 — Хорошо, хорошо, Лена, пойду спать. Слушаюсь тебя. Но ты не забудь, — хотел сказать, что «я тебя люблю», язык не повернулся, — не забудь ответить на письма.