— Встать! — скомандовал учитель, расставив певчих по голосам. Ударил камертоном о ноготь, поднес к уху и, жмурясь, протянул: — До–ми–фа–со–оль…
Махнул рукой, и хор грянул царский гимн.
Похоже было, будто стоим в церкви. Священник и церковный староста даже крестились. За гимном учитель, шепнув хору, снова взмахнул рукой, и хор запел:
Пропели и «Славься». Учитель подошел к Стогову, переговорил с ним о чем-то. Тот, выпучив огромные строгие глаза, кивнул.
— Песнь в честь освобождения крестьян. Петь всем вместе, — обратился учитель к народу.
Запели тенора. Слышен голос крестного Матвея:
Хор и народ несмело:
И опять тенора, высоко–высоко:
Уже дружнее:
Песня эта мне очень нравилась. В ней такие хорошие слова: «не с росой ли ты спустилась»! В песне говорится про волю. Я пел так громко, что даже слышал свой голос. Посмотрел на Харитона. Что это? Он совсем не поет и так хитро щурит глаза. Ведь ему бы как раз и нужно петь такую песню.
«А–а, боится, что его услышит урядник». Посмотрел на урядника. Поет он или нет? К своему удивлению заметил — поет. И даже глаза прищурил. Как же так? Выходит, я пою вместе с урядником?
Песню кончили. В школе жарко и душно. Певчие шептались и, довольные, вытирали лица. Только Апостол–писарь был хмурый. Лицо его одутловато, глаза, когда пел, уходили под лоб.
Опять учитель начал шептаться со Стоговым. Стогов одобрительно закивал огромной головой. Учитель взял скрипку, провел по струнам смычком. Тонкие, нежные звуки раздались в школе. Затем, прижав скрипку подоородком, взмахнул смычком, качнулся, и хор дружно, весело грянул:
Басы, перебивая, вопрошали:
Тенора тоже были в недоумении:
И все вдруг заливисто, высоко, кудряво:
Альты вместе с дискантами взвились, захлебываясь:
Снова повторяют, и сам Стогов уже встал, притопывает, качаясь:
Стогов очень доволен. Хлопает в ладоши. Хор тоже доволен. Певчие знают, что сегодня они напьются вдосталь, а ребятишки и девчонки в хоре получат по гривеннику, а кто и пятиалтынный.
— Веселую! — не дожидаясь, когда учитель подойдет к нему, крикнул Стогов. — Народную! — и посмотрел на батюшку.
Тот тоже улыбался. Улыбались и матушка, и полюбовница Стогова.
Учитель ударил камертоном, приложил его к уху.
— До–ля–соль…
И два тенора высоко завели:
Хор, будто рухнул с потолка:
Опять тенора:
Громче и яснее хор:
Голос крестного моего:
Хор, особенно бас Апостола:
Дальше весело рассказывалось, что торбу украли девки, как мужик погнался за ними, упал, а девки пироги съели и торбу надели ему на голову.
Стогов, управляющий, священник, церковный староста, а с ними и народ — улыбались. Пели еще про комара, который мужику ногу отдавил. Этого комара собралась казнить вся деревня. Топором рубили комару голову, комар молил о пощаде, но его все-таки казнили.
На этом закончилось пение. Певчие один за другим вышли. Они теперь пойдут к Апостолу, там будут пить. Мы стали на прежние места.
— Ну–с, будем слушать декламацию, Андрей Александрович? — спросил Стогов.
— Да, Евграф Иванович.
Стогов обернулся к нам.
— Кто знает басню «Кот и повар»?
Мы молчали. Учитель вызвал Семку Недолина, первого в школе забияку, озорника.
— Читай, Недолив.