Семка хотел читать, не отходя от нас, но учитель позвал его к столу. И вот скуластое лицо Семки видно Стогову и народу. Начал он тихо, затем, осмелев, принялся громче, а под конец и совсем раскричался:
Стогов, видимо, любил эту басню. Он даже палец поднял, когда Семка окончил чтение. И громко произнес, обращаясь к народу:
— Так и в жизни. А надо бы просто взять прут и выпороть кота. Еще кто Крылова знает?
Учитель вызвал двух: Устюшку и сына дьякона Кольку. Я догадался, что все было заранее подготовлено.
«Начала Устюшка. Как похожа она на свою хвалюшку мать! Видно, тоже такая будет. Голос у нее писклявый. Прочитав начало, где был «готов и стол, и дом», Устюшка замолкла. Тут ее сменил Колька. Он говорил веско, будто вместо отца панихиду служил:
Колька взглянул на Устюшку. А та, вдруг изменив голос, будто и впрямь теперь стрекоза:
И просит прокормить ее и обогреть до весны. Но Колька, отвернувшись, сурово спрашивает, пожав плечами:
Устюшка ластится к Кольке, и улыбка у нее на продолговатом лице:
Колька перебил, руками развел:
А Устя живо подхватила:
— Ты все пела? — усмехнулся дьяконов сын. — Это дело!
И указал на дверь:
Стогов снова похлопал в ладоши, снова крикнул.
— Так и в жизни. Кто поет, кто работает. Всему — время.
Читали еще «Квартет», «Волк на псарне», «Ворона и лисица». Вдвоем читали «Демьянову уху». Почти после каждой басни Стогов повторял: «Так и в жизни».
— Ну–с, дети, а кто из вас знает стихи великого Пушкина?
— Знаем, — ответили мы.
У меня даже сердце зашлось. Я все еще не решил — читать мне или нет?
— Кто знает «Сказку о рыбаке и рыбке»? — спросил Стогов. — Помните жадную старуху и ее мужа, дурака, простофилю? Старухе мало было корыта, мало хорошей избы, мало хором. Захотела старуха царицей быть и захотела золотую рыбку служанкой у себя иметь. Погубила старуху жадность. Опять осталась с разбитым корытом.
И он сам очень хорошо продекламировал конец сказки:
Читать Пушкина вызвалась Настя. Она подняла руку.
— Ну-ка–с, ну-ка–с, девочка, что ты знаешь?
— «Утопленника», — ответила Настя.
— О–о!.. — воскликнул Стогов. — Читай!
Настя, чуть запинаясь, начала:
Потом читала она уже без запинки, но и не повышая голоса. В том месте, где говорится, как в «распухнувшее тело раки черные впились», Стогов так крякнул, будто раки впились в него самого.
И когда Настя кончила, Стогов, совсем уж ни к чему, произнес:
— Вот и в жизни… раки черные впились.
Я глянул в окна. Рассвет. Завтра выгонять стадо. Пора бы мне спать.
— Кто еще знает Пушкина?
— Я! — отозвался сын управляющего и посмотрел на своего отца.
— Пожалуйста, — расплылся Стогов в улыбке. — Пожалуйста, Юрий Федорович! — назвал он его по отчеству. — Что вы будете читать?
— Начало второй главы «Евгения Онегина».
— О–о, это великоле–епно–о!.. — растрогался попечитель.
Сын управляющего провел по волосам рукой и, преодолевая робость, начал, высоко подняв голову: