Повести

Галерный ключник окриком велел гребцам стать на работу. То был принявший турецкую веру поляк Бутурлин.

- Перевертыш християнский! - шепнул Ивашке казак Самийло. - Лю-у-у-ут он! Про него и в песне поется: "Потурчився, побусурманився для панства великого, для лакомства несчастного".

- В воду б его! - неожиданно для самого себя вспыхнул Ивашка.

- Га! Сокол! Твоими б крылами да расчерпать море!..

Они вытянулись по берегу в звенящий кандалами ряд.

Плотные тюки запрыгали с рук на руки, сносимые с галер Гиссара. До вечера сгружались парусные полотна и конский волос, мускус, юфть, левантский кофе, аравийская камедь...

Протянулись тени. Загустев крутою синевой, волны пошли на берег суровым походом.

- Притомился? - окликнул Ивашку Самийло, отводя со лба потный смоляной чуб.

- Маленько... А невдомек мне, што то за люди меж нас ходят?

- Янычары то, воинский караул... А ты, сокол, еще Царь-града не знаешь? Вон, гляди, то - град малый Галата. А здесь будет село Топхана. Пушки тут выливают; видишь - лежит их много у воды.

- А пошто колокольного звону не слышно? - спросил Ивашка.

- Да паши в колокола благовестить не велят: салтан-де от звону полошается...

С холма ударила вечерняя пушка сераля. Небо зардело, как облитая вином кольчуга. Солнце, дрогнув, зашло.

2

Так началось "полное терпенье".

Гиссар ходил к Румелийским берегам за душистыми грудами лимонов, возил из Смирны и Родоса гранатовую корку и орех.

Две пары рук качали трехгранную рукоять весла. Самийло сидел ближе к проходу, Ивашка - у борта. Галерный флюгер - "колдун" с навязанным хвостом из перьев - то вяло опадал, то летел по ветру струной.

Гребцы дышали соленой синевой, недоброй свежестью засмоленного грозою небосклона. Когда небо и земля становились одинаково черны, Гиссар впивался глазами в компас - большой, обтянутый кожей барабан; он называл его "неподвижною душой".

На многих галерах гребцам давали целовать крест, вынуждая навеки бросить думу о побеге. Все же, мало доверяя русским, турки набивали им на ноги колодки, а на берегу то и дело сменялся янычарский караул...

Второе лето горела от суши земля; в водоемах кружились пыльные вихри; янычарам не платили жалованья, и они грозились спалить город; от недорода пустела султанская казна.

Однажды галера стояла у стамбульских причалов. Ивашка увидел скороходов, которые кропили дорогу водой.

За ними - верхом на коне - проехал султан. Его окружали пешие слуги. У крайнего дома они остановились.

Связанного турка вынесли из ворот и, раскачав, швырнули в море. Потом начался грабеж. Султан легко и быстро пополнял казну.

В другой раз - это было в Топ-хане - в лавку старого торговца вошел кривоногий паша. "Львом без цепи" называл его народ. Он проверил весы, подбросив на ладони несколько гирек, и приказал повесить старика на дверях. Торговец выложил на прилавок деньги.

- В моей лавке правильный вес, - сказал он, - смилуйся!

- Повешу тебя! - крикнул паша.

Старик выгреб из ящика все, что у него было.

- Теперь весы верные, - сказал паша и засмеялся.

А старик сказал:

- Да продлит твои дни аллах!..

Еми-Али приходил к невольникам, до самой зари просиживал с ними. Гребцы любили слушать о священных войнах пророка, о том, как верблюды одного шейха наелись кофе и затанцевали. Еми-Али по многу раз повторял одно и то же, но галерники всегда с охотой слушали рассказ.

Многие из них благодаря толмачу перешли на другие суда, иные и вовсе были увезены купцами из Стамбула...

Еми-Али как-то сказал Ивашке:

- А перстень я продал. Хозяин кофейни носит его на среднем пальце. И, смеясь, закрыл рваное веко страшного глаза.

Ивашка промолчал.

Стамбульское солнце спалило ему брови, соль и ветер выбелили ему волосы. Тощее тело его стало крепким и ладным, а на сгибах рук, под гладкою кожей, взыграли крутые желваки.

Однажды две женщины в цветных плащах прошли мимо галеры. У одной были иссиня-черные косы, и сердце Ивашки заныло по Грустинке. Вспомнилась Черниговщина с запахом меда, с сонным пчелиным гудом. Но только на миг. Его еще не тянуло на родину. Смутная дума одолевала Ивашку. Он должен был додумать ее в чужой земле...

Шум ливня пронесся наконец над иссушенным Стамбулом. С холмов, рыча, сбежали в море потоки. Вечером в свежей синеве махрово распустились звезды. Мокрый и веселый, пришел на галеру Еми-Али.

- Наконец-то! - сказал он, усаживаясь в кругу гребцов и подбирая ноги под себя. - По молитве русского попа аллах послал дождь. А труды наших мулл пропали даром, хотя они и молились по пять раз в день, как велит закон.

- Вот диво! - вскричали галерники. - Басурманскому богу наши попы полюбились!

- Э, нет! - быстро возразил Еми-Али. - Аллах так не любит гяуров, что спешит исполнить всякую просьбу, лишь бы они ему не докучали.

По галере дружно прокатился смех.

- А пошто турки по пять раз на дню молятся? - спросил Самийло.

Еми-Али потер ладонью правое веко и заговорил: