Повести

Хмурый рыжеватый человек ехал медленно, вывернув локтем вперед упертую в бок руку. Его криво раздвинутые брови тянулись к самому околу собольей шапки. На носу, вровень с правым глазом, сидела бородавка, и большое родимое пятно оплывало от нее вниз...

...А светы золоты ширинки,

Кого мне вами дарити?

А светы яхонты сережки,

Куда мне вас задевати

После батюшкова преставленья,

А света Бориса Годунова?..

Слепой дед допевал и тотчас повторял запев сложенного им плача. Одни слушали слепца тихо, со страхом, другие гнали его прочь, но он не уходил. А воздух, от звона густой, как вода, рвало громом фальконетов и пищалей.

- Дай бог тебе, государь, здоровья! - кричали москвитяне.

- Дай бог и вам здоровья! - отвечал всадник, и лицо его при этом выражало радость и испуг.

Золотой верх собора вспыхнул вдали. Он увидел: гнутый, как боевое зерцало*, лист кровельной меди чуть колыхался. "Кровли обветшали!" подумалось ему, и он тотчас же наглухо забыл об этом...

_______________

* Б о е в о е з е р ц а л о - сплошной доспех, состоявший из нескольких металлических пластин; закрывал грудь и спину.

Вперед были посланы трубачи и литаврщики "для проведывания измены и шептунов в народе". Парадный строй польских жолнеров сменяли отряды стрельцов, а за ними снова веяли знамена пешей польской рати. И уже после всех прошли грязные, пораненные, "проводившие" Лжедимитрия до Москвы казаки. День был ясный и тихий. Но когда проехали Москворецкие ворота, пыль взвилась столбом и на миг всех ослепила; поднялся такой вихрь, что валил коней и всадников, и народ, смутясь, закричал: "Помилуй нас бог!"

Потом в Успенском соборе служили молебен. Поляки, в шапках и не сняв оружия, стояли во время службы. Товарищи их били в бубны и трубили в трубы, сидя на конях у самых соборных дверей.

Боярин Богдан Бельский вышел на Лобное место и крикнул:

- Государь ваш - прямой царевич, сын Ивана Васильевича, и вам бы на него зла не мыслить!

Еще раз шатнуло небо ружейным громом, пальба смолкла. Бояре и шляхта вошли в терема. Челядь заполнила запустелый Борисов двор.

Шуйский, суетливый, как мышь, не отходил от Лжедимитрия ни на шаг; он всхлипывал и поминутно прикладывал к глазам руку. А тем временем двое посланных им людей шныряли по слободам, сея слухи; посадские Костя-лекарь и Федор Конь - мутили народ.

В старом кабаке на Балчуге целовальники выставляли ведра крепкой водки. Мохнатые казацкие кони были закутаны по глаза в холщовые торбы. Атаман Корела, окруженный вольницей и слободским людом, говорил:

- Как пришли мы к царевичу в Тулу-город, и туда же наехали с Москвы бояре. И Димитрий Иванович пустил нас к руке прежде бояр. А с ними был старый князь Телятевский. И мы тех бояр бранили и лаяли, а князя Телятевского едва до смерти не убили, - знал бы старый, как против нашего государя стоять!

- Вестимо так, - сказали слободские. - Царевич крест целовал землю в тишине устроить. Да и вас пожалует, чаем, не худо: кого казною, кого землей...

Поодаль, меж распряженных возков, слышались и другие речи:

- А што, как земли на всех не хватит? Да и жалованья царевичу взять откуда? Задолжал он в Польше панам, они и его теперь из платья вылупят; гляди, какую себе на Москве волю взяли!..

- Да верно ли, крещеные, что прямой он сын царский?

- Прямо-о-ой! И боярин Шуйский толковал нам то же.

- А монахи, сказывают, признали в нем Чудова монастыря чернеца Гришку.

- А кто сказывал?

- Посадские наши: Костя-лекарь да Федор Конь...

Стороной верхами съехались два поляка: пан Жовтый и казацкий ротмистр пан Богухвал.

- Ну как? Ваши люди еще "не воруют"? - сдерживая коня, спросил пан Жовтый.

- Казаки стоят за нового господаря, - ответил ротмистр, - хотя немного и ропщут. И то сказать, - добавил он со смехом, - каждый из них сам не прочь стать царем...

2

"Всех же Годуновых, и Сабуровых, и Вельяминовых с Москвы

послаша по тюрьмам в понизовые городы и в сибирские. Единово же от

них Семена Годунова сослаша в Переславль Залесский... там его

удушиша".

Вскоре начались большие перемены. Бояре Романовы и Нагие воротились из ссылки. Шуйский был схвачен, едва не казнен и со многими другими услан на север. Новые люди сменили их по областям и на Москве.

Поляки стояли по боярским дворам, тесня москвитян и постоянно затевая ссоры.

За столом у царевича играли гусельники и "скрыпотчики", чего доселе в теремах еще не бывало. В послеобеденные часы, когда вся Москва ложилась отдыхать, Лжедимитрий расхаживал по аптекам и немецким лавкам. Он кричал на бояр, что против иноземцев они ничего не стоят, и грозил послать их учиться за рубеж.

Тайный католик, он причастился у православного патриарха. Раньше, чем дозволял московский обычай - до первого сентября, - он венчался на царство; велел именовать себя "непобедимый цесарь" и поселился в новом терему, где все было на польский образец.

В октябре из Кракова прибыли посол папского нунция аббат Луиджи Пратиссоли, посланник Гонсевский и два иезуита. Недобрыми взглядами встретили их в Москве.