Повести

Остатки они доели сообща. Встав с травы, Иван поднял лежавшую в маках тужурку.

- Айда?

- Айда, - согласно подхватила она.

Довольные друг другом и как-то сблизившиеся, они пошли дальше. Джулия доверчиво положила руку

на его плечо.

- Земляника - это хорошо, - сказал он, нарушая тихое, доброе, но почему-то неловкое молчание. - Я

до войны не одно лето ею кормился. Земляника да молоко.

- О, руссо - веджитариани! - удивилась она. - Джулия нон веджитариани. Джулия любиль бифштекс,

спагетти, омлет.

- Макароны еще, - добавил он, и оба засмеялись.

- Я, я, макарони, - подтвердила она и задорно поддразнила: - А руссо земляньико?

- Бывает. Что ж поделаешь, когда голод прижмет, - невесело согласился Иван.

Джулия удивленно взглянула на него.

- Почему голяд? Почему голяд? Русланд как голяд? Русланд само богато? Правда?

- Правда. Все правда.

- Почему голяд? Говори! - настаивала она, заметно встревоженная его словами.

Он помолчал, ступая по траве и нерешительно соображая, стоит ли говорить ей о том, что было. Но

он уверовал уже в ее ласковое расположение к нему, потянулся к ней сам, и потому в нем начала

пробуждаться давно уже не испытываемая потребность в откровенности.

- Случается, когда неурожай. В тридцать третьем, например. Траву ели...

- Вас траву?

- Какую траву? - он нагнулся и сорвал горсть травы. - Вот эту самую. Без цветов, конечно. С голоду

отец умер.

Джулия удивленно остановилась, строгое ее лицо помрачнело. Испытующе-подозрительным взглядом

она смотрела на Ивана, но ничего не сказала, только выпустила его руку и почему-то сразу замкнулась.

Он, опечаленный невеселым воспоминанием, тихонько зашагал дальше.

Да, голодали, и не только в тридцать третьем. Спасала обычно картошка, но и ее не всегда хватало

до новой. После смерти отца в семье осталось четверо детей. Иван старший. Он вынужден был растить

с матерью ребят, кормить семью. Ой, как нелегко это досталось ему!

Он задумчиво шел, поглядывая вниз, где мелькали в траве сизые колодки на ее ногах и тихо

шевелились, плыли на ходу две короткие тени. Джулия, однако, начала отставать, он почувствовал

какую-то перемену в ее настроении, но не оглядывался.

- И Сибирь биль? Плёхой кольхоз биль? - с каким-то вызовом в неожиданно похолодевших глазах

заговорила девушка.

Почти в испуге он остановился и внимательно посмотрел на нее:

- Ты что? Кто тебе сказал?

- Один плёхой руссо сказаль. Ты хочешь сказаль. Я зналь!..

- Я?

- Ти! Говори!

- Ничего я не хочу. Что я тебе скажу?

- Ну, говори: Джулия нон правда. Джулия ошибалась!

Он смотрел на девушку - лицо ее стало злым, глаза остро блестели, ее недавнее расположение к

нему исчезло, и он напряженно старался понять причину этой ее перемены, так же как и смысл ее

неприятных вопросов.

- Ну говори! Говори!

Видно, действительно она что-то уже услышала, возможно, в лагере, а может, еще в Риме. Но он

теперь не мог ничего объяснить ей, он уже жалел, что упомянул про голод.

- Биль несправьядливост? - настойчиво спрашивала Джулия.

- Какая несправедливость? О чем ты говоришь?

35

- Люди Сибирь гналь?

- В Сибирь?

Он испытующе вгляделся в ее колючие глаза и понял, что надо или сказать правду, или что-то

придумать. Однако лгать он не умел и, чтобы разом прекратить этот разговор, неласково буркнул:

- Когда раскулачивали - гнали.

Джулия с горечью закусила губы.

- Нон правда! - вдруг крикнула она и будто ударила его взглядом - столько в ее глазах было горечи,

обиды и самой неприкрытой враждебности.

- Нон правда! Нон! Иван - Влясов!

Она вдруг громко всхлипнула, прикрыла руками лицо. Иван испуганно подался к девушке, но она

остановила его категорическим гневным: «Нон!» - и побежала по склону в сторону. Он стоял, не зная, что

делать, и лишь растерянно смотрел ей вслед. Мысли его вдруг спутались. Он почувствовал, что

произошло что-то нелепое, недоговоренное и дурное, но как исправить это - не знал.

Джулия добежала до голого взлобка, взобралась на него и, скорчившись, подогнула колени. На него

она даже и не взглянула.

«Ну и ну! «Власов»!» - ошеломленный, сказал себе Иван и, вздохнув, затоптался а траве. Казалось,

он действительно совершил что-то плохое, опрометчиво разрушил с таким трудом налаженное и нужное

ему согласие с ней - от сознания этого все в нем мучительно заныло, увяла недавняя тихая радость, на

душе стало одиноко и горько.

Ну конечно, она что-то слышала о том, что происходило в его стране в те давние годы. Возможно, ей

представляли это совсем в ином свете, нежели было на самом деле, только как теперь объяснить

Джулии все, чтобы она поняла и не злилась?

Перекидывая с плеча на плечо тужурку, Иван топтался на месте. Затылок и плечи его сильно

обжигало солнце, а он, сколько ни думал, все не мог понять, что же между ними произошло и в чем тут

его вина. Конечно, о голоде лучше бы промолчать, может, не надо было упоминать и о раскулачивании,