Повести. Дневник

Еще день гнусного праздношатания, впрочем, не совсем бесплодного, для ума и сердца. Частных дел накопилось много, и я пустился их распутывать, начиная с двух часов. Заехал к юрисконсульту и передал ему киалимскую записку, — добрый старикашка принял меня как нельзя любезнее. От него по снегу и ветру чуть не за 8 верст к Лонгинову, в Бассейную, по делу Коведяева. Лонгинова не застал, но записку с комментарием оставил. Потом к Григоровичу и, о чудо! застал его дома, за работой, на столе стояли язык и вино. Показывались мне по этому случаю новые покупки: un bahut[528], китайские чашки и мумия из камня, за которую я не дам и гроша. Обедал у брата, дети нас утешали. Вечером проехал к Михайлову, по условию, не нашел у него никого и думал уже уехать, когда явились сперва Григорович, потом Кони, действительно похожий на склянку с касторовым маслом, и Бурдень. Кони великий говорун, говорит недурно и, вообще, менее гнусен, нежели я его себе воображал, — обычное дело со всеми людьми. Кони держал речь о французских театрах, о науке эффектов, об обстановке, и так как это был его задушевный предмет, то говорил нехудо, хотя длинно. В разгаре беседы пришло известие о том, что Марья Емельяновна (Мери) имянинница и просит всех нас к себе. Григорович вздрогнул, подобно боевому коню, и мы все поехали к Большому Театру в дом Штенгера. Оказывается, что М<арья> Е<мельяновна> имеет фамилию Полынцовой и родная сестра известной Л. Е<мельяновны>. Компания имянинницы была не совсем блестяща: один казак, один юноша, одна старуха и еще Анеля, которая мне почти понравилась. Но было невесело, выпив две бутылки шампанского, мы ушли и заключили вечер, шатаясь по разным Эльдорадо. Вопрос о Шуберт снова принимает некоторое движение.

Пятница, 29 янв<аря>.

Солнце светит, дни становятся длиннее, весна близится, и моя кратковременная, но обычная весенняя хандра делает ко мне подступы. Сегодни я проснулся слабым и грустным. Боже мой, если б мне теперь дали тишины, зелени, берег моря, небольшое число добрых друзей et une fefnme pour aimer[529]. Хотя этот вопль души очень сантиментален, но надо признаться, предыдущие два дни были не совсем сантиментальны. В среду я обедал дома один и вечер провел у Сенковских, где дамы были как нельзя любезнее, и потом в маскараде. Это последнее увеселение прошло недурно, знакомых и масок оказывалось много, некоторые из сих последних меня интересовали, особенно одна маленькая дама с веером, в которой я подозреваю... но кого, не умею сказать. Из мужчин видел Дурново, об остальных, кроме Тургенева и Каменского, вспоминать не стоит. Панаев и Мухортов были весьма хлыщеваты.

Утром в четверг я чувствовал себя бодрым, несмотря на геморроидальное расстройство желудка. Le lendemain du bal masque[530] и даже печальный процесс возвращения из маскарада не принесли с собой знакомого мне уныния. Утром был у меня Гаевский, он опять страдает биением сердца и даже лежал в постели. В 7 часов явился по приглашению Григорович, и мы, запасшись окороком, ростбифом, пикулями и оливками, пустились на давно жданный вечерок у Паши. Там нашли мы одну хозяйку, потом прибыл Николай Семенович и за ним другие гости и гостьи. Толстая Лиза, Соничка (бывшая царицей вечера), Надинька (которую я где-то видел), Прасковья Яковлевна, девица уже не первой юности, еще какая-то донна и позже всех Марья Петровна. Явился еще Серапин, в котором я нахожу большое сходство с Густавом Капгером. За сим на все происходившее опускается завеса. Вечер был очень мил, хотя Григорович не мог с нами ужинать. Я не пил и не ел почти ничего.

Вторник, 2 февр<аля>.

Несколько приключений и увеселений, не лишенных интереса. Пятницу я хворал и надел на грудь клеенку; отвыкши сидеть дома, скучал весь день, ибо читать было нечего. В субботу обедали у нас Сатир, Дрентельн, Своев, брат с женой, Григорович и Михайлов. Григорович купил для брата картину Брёгеля, а мне статуэтку, но статуэтка оказалась плоха. Много шумели, смеялись и спорили, особенно с Сатиром, на этот день преисполненным духа противоречия. В воскресенье по обыкновению у Панаева societe peu nombreuse, mais bien choisis[531], Тургенев, Григорович, Фет, Анненков, Лонгинов и т. д. К вечеру беседа о чернокнижии была охлаждена приходом Милютина (В.) и Арапетова. Вечер кончил у Лизы. L'amour s'en va encore une fois[532]. В понедельник великолепный обед у Тургенева вшестером с тремя лоретками — танцы, пение, представление акробатических штук, вечер кончил у Лизаветы Николаевны с Гаевским. С канальей Старчевским произвел нечто вроде шкандала, за сто целковых, но это один предлог. Мерзкая душа этого мелкого подлеца вызвала меня на дерзость и горькие истины. Сегодни отправил ему письмо, где высказываю всю его гнусность, а вечером поеду к Сенковскому, чтоб совещаться о мерах для ведения дел помимо этого отвратительного создания, сборища всех презренных пороков и гадостей.