Повести. Дневник

Понедельник прошел шумно и бестолково. С утра гости, обедали у нас Дрентельн и Ольга Ивановна, после обеда, полежав немного, я отправился в оперу. Давали один акт «Зора», не произведший на меня особенного впечатления, затем последний акт «Лукреции»[547], нечто вроде рвотного порошка. Это глупое il segreto per esse felice[548] мутит мою душу. Ноден умирал так, что публика хохотала. Но увертюра и третий акт «Вильгельма Телля» (на берегу озера) повергли меня в некоторое восхищение. Тамберлик очарователен, Де-Бассини и Дидо, певшие с ним, очень хороши. Однако мейерберовское dieu le veut, dieu l'ordonne[549] мне более по вкусу. Видел много разного рода; Каменский, между прочим, увлекал меня в маскарад, однако я удержался.

Четверг, 11 февр<аля>.

Как бы ни окончились мои частные проделки с литературным Бедламом, т. е. редакцией «Библиотеки для чтения», главный пункт выигран. Сегодни, когда я, отобедав втроем с моей родительницей и Э. Капгером, дрыхнул на своем диване, явился «честный Беккер» и принес мне 214 р. с<еребром>, за что и получил два целковых. Прияв сию манну, я воспрянул духом, и сплин мой меня покинул, и мало того, мне стало как будто жаль Старчевского и совестно за мой грубый нрав! Если после этого у меня не голубиное сердце, то я уже ничего сказать не могу! Сегодни ночью, вернувшись от Краевского, получаю второе письмо от Сенковского с новыми нотациями и просьбой «прекратить наш спор»! К этому он добавляет, что моего письма не распечатал[550].

Если б я имел талант карикатуриста, какую бы сценку нарисовал бы я из этого. Представьте себе, что какой-то господин, вообразивши в потемках, что сосед его наступил ему на ногу, начинает ругаться изо всей силы. Сосед, пораженный удивлением, отвечает ему вежливо, но коротко и резко. Тогда разъяренный господин, вдруг утихая почти совсем, величественно говорит ему: Прекратим наш спор! Совершенно таковы же теперь отношения Сенковского ко мне. Спор прекратить я готов и записку оставлю без ответа, но сближаться с человеком, способным попусту яриться, я более не намерен.

Воскресенье, 14 февр<аля>.

Все дни эти прошли приятно, и я чувствовал себя здоровым. Общий приятный колорит на мое расположение духа набросил счастливый результат моего свидания с S. (или, скорее, отсутствие дурного результата). Насчет S. я был в среду у Никанора Петровича и услыхал, что <...> у женщины, особенно порядочной, не могут произвести заразы. Однако, я более не друг почтенной донне! В четверг вечером заехал к Михайлову на новую квартиру, взял его с собою, положил в сани для себя «Reisebilder»[551][552] и «Tableau de Paris» Mercier[553][554], а потом покатили к Краевскому, по ветру и непогоде. По обыкновению у Андрея Ал<ександровича> было весело; — добродушная Лизавета Яковлевна, Григорович, Мей, Станкевич, муж m-me Lagrange, хлыщ или нечто хуже хлыща, бильярдный джентльмен. Из новых были Аполлон Майков с отцом, старающимся походить на Ван Дика, и матерью, довольно стервозной по виду[555]. Игра в пирамиду шла вяло, ибо Григорович был чем-то озабочен.

Перехожу к пятнице. Перед обедом я сидел в гостиной с братом, когда вдруг докладывают о приезде Ахматова. Я ожидал увидеть брата Лизаветы Ник<олаевны>, вошел в кабинет и вдруг узрел кого же, — Ивана Федоров<ича> Ахма<то>ва, моего кисловодского приятеля и сожителя! Я был выше меры рад, оставил его обедать и беседовал с ним от всего сердца, с великим удовольствием. Моя кавказская поездка возникла передо мною — и Филимонов, и Тиньков, и Гаршин, и Топорнин, и Julie, и Марья Мардарьевна, иначе зовомая Мандарьевной, и грузинка Катя, и Ливенцов! Проводив гостя часов в 6, я полежал немного, и вечер кончился сперва у Lisette, потом у Вревской, где видел людей милых, а именно: А. Н. Вульфа и юного Алешу Шенейха. Имелись еще Саша Вревский и Траскина. Ужинал с удовольствием.

В субботу были у нас Дрент<ельн>, Своев, брат с женой, Григорович, а вечером Евфимия Никитишна. Утром ездил к Левицкому брать портрет Лизы, но он не удался, и его будут перерисовывать.

19—21 февраля.

На масленой в пятницу 1 утра, перед отъездом на блины.

Уследить за масленицей невозможно, plantons du moins les jalons[556], чтоб потом припомнить.

Воскресенье, 14 февр<аля>. Утренние визиты к нам. Обед у Панаева. Чернокнижие изустное и практическое. Я, Лонгинов и Григорович. Банк<овский> мост, Виктория Ивановна. Новый родственный дом. Фанни и Катя. 12-летний паж в кадрили. Серое пальто. La marquise de XVIII siecle[557]. Вечер у Михайлова.