Повести. Дневник

После метелей и снегов утро вчерашнего дни открылось отлично, а сам я против обыкновения встал не кислым. Почитал «Villette», занялся довольно грустным делом, то есть разборкой ревизской сказки[574] по случаю поставки рекрута, а занимаясь им, почувствовал истинное угрызение совести. Так мало заниматься своим имением, так мало вести порядка в списках и счетах есть вещь непозволительная! И подобные мне люди смеют говорить о политике, о государственных делах — не имея дарования вести оброчных списков в порядке! Пора вести дела по имению в порядке, женское хозяйство очень хорошо и мягко и ценится как следует, но ему всегда не будет доставать аккуратности. Говорил с матушкой о порядке рекрутчины и предлагал ей, чтоб предоставлять миру назначение рекрут, оставляя за собой право выбирать из выбранных им. Кажется, как умно и просто! а между тем оно неудобоисполнимо: рекруты, зная заранее свое назначение, будут повесничать и прятаться. Вот что значит знание практической стороны в хозяйстве! Часа в три велел давать лошадь и поехал проведать В. Н. Семевского, которого застал не совсем в хорошем положении, в жару и с жалобами на ревматические боли в животе и груди. Видел Малевича и его супругу. Это очень добрые люди, но они, кажется, способны навеять тоску, если их посещать часто. Еще был какой-то красивенький хлыщик, похожий на Евгена, en beau[575]. От Малевича не без удовольствия проехал до Панаева, где я бросил якорь. Компания опять собралась превосходная: Тургенев, Анненков, Григорович (вновь успевший купить одну картину), Фет, Лизавета Яковлевна, Краснокутский, а после обеда Гаевский и Лонгинов. После обеда произошло чернокнижие и <...>словие, т. е. чтение сладенького письма В. П. Боткина, поэмы «Хотинской» и статьи о Литературных гномах[576]. Потом устраивали живые картины: в одной участвовали Григорович (в виде китайца) и Авд<отья> Яковлевна — Одалиской, а в другой Гаевский под покрывалом, в образе девушки, молящейся богу. Все это было мило, но, несмотря на то, мы с Григор<овичем>, Лонгиновым и Анненковым поехали к Лизе и пили у ней чай. Она была крайне мила. Ах, если б Лонгинов или Анненков пристроили ее как-нибудь, а то моя petite soeur, petite Lisette[577] становится мне чем-то вроде камня на шее! Решено ехать в Москву на этой неделе. Михайлов к нам пристраивается, и много чернокнижных планов вертится в голове нашей.

Среда, 3 марта.

Вчера обедал у Григорья с Алекс<андрой> Петровной и Григоровичем, который нас услаждал немало. Но главное услаждение подберег он к сегоднишнему утру. Когда я сидел у Степанова, кончая сеанс для статуэтки и беседуя с Некрасовым, достопочтенный автор Рыбаков вбежал к нам и, усадив меня особо на кресле, сообщил мне две приятные новости. Вчера он был на домашнем спектакле Театральной школы и устроил два дела: завтра он везет меня к Шуберт, а в пятницу вечером на репетицию школьных пиес и балета, так что театральный мир будет для меня отверзт. Думая о таких соблазнах, я почти теряю охоту ехать из Петербурга. Если все устроится по желанию, то сколько приключений, наблюдений и чернокнижия извлеку я из всего этого мира! Искренно поблагодарив Григоровича и собрав еще кой-какие утешительные сведения, я проехал с ним к Тургеневу, которого застал в печальном состоянии. У него сильный припадок боли в спинной кости, такой припадок, что он не может ни лечь, ни двинуть рукой, ни прислониться к чему бы то ни было. У него были еще при мне Ваксель, еще его двоюродный брат, кажется, кавалергардский полковник, и еще граф Толстой, коего физиогномия не пришлась мне по вкусу. Обедал я сегодни у Вревской по особому приглашению, часов в шесть, и обедал не очень хорошо, по крайней мере, вставши из-за стола, почувствовал страшную тяжесть. Из собеседников доставил мне большое удовольствие А. Н. Вульф, остальные же посетители были Саша Вревский, С. С. Траскина с воспитанницей своей и чудовищная m-lle Вульф. Всех дам милее вышла мисс Мери, но гувернантка ее мисс Пирс также довольно чудовищна. Вечер окончил я, ужиная у Григорья с Н. В. Пальчиковым.

Четверг, 5 <4> марта.