Повести. Дневник

Разными шутками над Костею я успел повернуть все дело и замять тяжелый разговор. Но уже прежнего согласия не могло существовать между нами всеми. Генерал явно дулся на Костю, мачеха выискивала удобный случай наговорить дерзостей Вериньке, Вера Николаевна невольно сердилась на меня и чувствовала, что дальнейшее пребывание Кости в их доме поведет к нескончаемым неприятностям. Сам Костя раза два о чем-то задумывался и за обедом сердился на всех, даже беспрестанно придирался ко мне и к сестре.

После обеда генерал ушел спать, мачеха объявила, что ей надобно дочитать книги, присланные из Петербурга, то есть, говоря иными словами, хватить часика три. Солнце садилось в полном великолепии, вечерний ветер поднялся и начал шуметь между полузасохшими листьями; я, Вера Николаевна и Костя пошли в сад.

Сначала мы весело болтали, потом Костя снова задумался, становился угрюмее и угрюмее, чего с ним никогда не бывало.

— Слушай, сестра, — сказал он наконец, вскочив со скамейки, на которой сидели мы все рядом. — Наконец надобно же кончить чем-нибудь! Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь в ваших делах понимаю. И отец, и ты, и мачеха, все вы живете прескверно. Отец совсем опустился, ты совсем исхудала. Начнем же хоть с тебя; я не ошибся, глядя на твой портрет. Я сам горе видел, меня притесняли, злили, мучили. Я знал, кто меня мучит... Я ненавидел, я знал, кого ненавидеть... я знал, кому мстить...

Вера Николаевна робко смотрела на Костю, который был уже не ребенком в эту минуту.

— Скажи же, Вера, — кротко сказал он, — кто тебя мучит? отчего ты похудела, отчего ты так часто сердишься, отчего ты горюешь?

Вера Николаевна посмотрела на него с изумлением и рассмеялась.

— С чего ты все это взял? — спросила она. — Да разве можно горевать здесь?

— Можно. Видишь, я горюю.

— Пустяки, ты притворяешься. Будто ты не любишь нашего сада? будто старые наши липы тебе не по вкусу? Посмотри, каков вечер, как хороши деревья, как мила наша осень...

— Осень твоя гадость. Очень весело смотреть на деревья, которые умрут через месяц.

— А весной опять воскреснут...

— Не люблю этого воскресенья. Коли есть воскресенье, стало, была смерть. А смерть вещь гадкая.

Никогда я не видал Костю таким сердитым. Вера Николаевна улыбнулась, привела нас вниз к речке, и мы переехали через нее, ставши на маленький плот. У противной пристани стоял курган, обросший старыми соснами. Ни ветер, ни холод не смели пробираться на площадку, осененную этими соснами. Песок под ними был сух, мягок и удобен для сиденья. Мы легли под соснами.

— Вот тебе и бессмертие, — шутя сказала Веринька. — Хорошо здесь?

Костя взглянул веселее.

— Так хорошо, — говорил он, — что я не шутя у вас останусь. Поезжай ты один, Алексей, я пришлю свидетельство и поселюсь у отца. Рано мне драться.

На этот раз Веринька побледнела. Но я не шутя обрадовался. Совесть меня давно мучила за то, что я вез с собою слабого ребенка в край нездоровый и опасный, за то, что я не употребил всех стараний, не отговорил его от охоты гоняться за приключениями.

— Да как же ты это сделаешь? — спросила Вера Николаевна.

— Очень просто, не поеду, да и только.

— Надо иначе поступить, — сказал я. — Завтра я от моей персоны переговорю с генералом. И слепой очень хорошо видит, что в твои лета и с твоим здоровьем рано таскаться по свету. Доктор даст тебе свидетельство о болезни, а потом тебе можно будет, не уезжая, перепроситься в один из полков, здесь расположенных.

План мой был одобрен. Мне стало грустно, но совесть приказывала так поступить, к тому же присутствие Кости казалось необходимым для семейства.

В это время за рекою послышался голос его превосходительства. Он звал Костю, чтоб переехать на нашу сторону. Костя побежал к отцу, а сестра его подошла ко мне еще ближе.

— Алексей Дмитрич, — сказала она дрожащим голосом, — отговорите брата. Незачем ему здесь оставаться...

Я с удивлением посмотрел на нее.

— Странное дело! или вам хочется, чтоб его убили на Кавказе?

Она вздрогнула всем телом.

— Его не убьют, я это знаю, — твердо произнесла она. — Его бог не на то создал, чтоб ему погибнуть в молодости...

— Это хорошо в книге, а не на деле, — возразил я. — Отчего бы ему не остаться с вами?

— Боже мой! Боже мой! — с усилием выговорила Веринька. — Он будет здесь несчастнее, чем там... Я не перенесу этого...

— Не думаю. Что кажется для вас горем, то, может быть, еще не горе. Вдвоем вы всякую беду одолеете, — прибавил я шутя.

— Бога ради, отговорите его.

— Не берусь за это: я вижу всю необходимость и соглашаюсь с ним.

— Все-таки он поедет, я говорю вам!

Глаза ее вспыхнули, точь-в-точь, как у Кости, когда он сердился.

— Не знаю, — отвечал я холодно, — я сделаю свое дело.

Рано утром я был уже в саду и обдумывал мою речь, план атаки на отеческое чувство старика Надежина. Скоро встретил я его и с ним неразлучную его Антигону.