Повести и рассказы

- Каждые пять минут ты будешь звонить моим родителям и говорить, что очень ждешь меня, а я еще не пришел… Понимаешь? Пока не почувствуешь, что они от волнения сходят с ума. Не в буквальном смысле, конечно…

- А зачем это? А?! Я - никому! Никогда! Могила!.. Ты знаешь…

Но разве я мог рассказать об этом даже Могиле?

Женька начал звонить. Подходили то мама, то папа - в зависимости от того, кто из них оказывался в коридоре, где на столике стоял наш телефон.

Но после пятого Женькиного звонка мама и папа уже не уходили из коридора.

А потом они сами стали звонить…

- Он еще не пришел? - спрашивала мама. - Не может быть! Значит, что-то случилось…

- Я тоже волнуюсь, - отвечал Женька. - Мы должны были встретиться по важному делу! Но, может быть, он все-таки жив?..

- По какому делу?

- Это секрет! Не могу сказать. Я поклялся. Но он очень спешил ко мне… Что-то случилось!

- Ты не пережимай, - предупредил я Могилу. - У мамы голос дрожит?

- Дрожит.

- Очень дрожит?

- Пока что не очень. Но задрожит в полную силу! Можешь не сомневаться. Уж я-то…

- Ни в коем случае!

Мне было жалко маму и папу. Особенно маму… Папы в таких случаях бывают как-то спокойнее. Я давно это заметил. А мама… Но я действовал ради высокой цели! Я спасал нашу семью. И нужно было переступить через жалость!

Меня хватило на час.

- Что она сказала? - спросил я у Женьки после очередного маминого звонка.

- «Мы сходим с ума»! - радостно сообщил Женька. Он был в восторге.

- Она сказала: «Мы сходим…»? Именно - мы? Ты это точно запомнил?

- Умереть мне на этом месте! Но надо их еще немного помучить, - сказал Женька. - Пусть позвонят в милицию, в морг…

- Ни за что!

Я помчался домой!..

Дверь я открыл своим ключом тихо, почти бесшумно.

И на цыпочках вошел в коридор.

Папа и мама сидели по обе стороны телефона, бледные, измученные. И глядели друг другу в глаза… Они страдали вместе, вдвоем. Это было прекрасно!

Вдруг они вскочили… Стали целовать и обнимать меня, а потом уж друг друга.

Это и был самый счастливый день моих зимних каникул.

От сердца у меня отлегло, и назавтра я сел за домашнее сочинение. Я написал, что самым счастливым днем был тот, когда я ходил в Третьяковскую галерею. Хоть на самом деле я был там полтора года назад.

4. Двадцать девятое февраля

Говорят, что любовь облагораживает человека. С того дня, как я полюбил, мне все время приходилось кому-нибудь врать. Я делал это не нарочно. Просто мне задавали вопросы, на которые я не мог ответить честно.

- Почему ты столько времени уделяешь прическе? И рубашки стал менять чуть ли не каждый день?

- У нас в школе работает санитарная комиссия.

- О чем ты все время думаешь? У тебя отсутствующие глаза. Из-за чего ты вздыхаешь?

- Из-за отметок… У меня появились двойки.

- Их же не было! Откуда они?

- Вот об этом как раз я и думаю.

Но на самом деле я думал о Лиле Тарасовой.

Она пришла к нам из другой школы. Помню, на большой перемене подбежал ко мне Владик Бабкин и таким безразличным-безразличным голосом говорит:

- Да, кстати… Ты новенькую видел?

- Какую новенькую?

- Тут одна… ученица. Рядом с тобой есть свободное место. Если она захочет на него сесть, ты скажи, что оно уже занято. Ладно? И пошли ее ко мне. Я тоже один сижу… Ладно?

- А зачем это?

- Я не могу объяснить… Но поверь - это важно!

Минут через пять новенькая подошла ко мне и сказала:

- Здесь свободное место?

Я посмотрел на нее - и на миг потерял сознание. По крайней мере я совершенно забыл о Владике и о его просьбе.

- Можно, я сяду? - спросила она.

- Можно, - прошептал я. И на том же уроке схватил первую двойку. Я схватил ее потому, что очень хотел получить пятерку. Получить на глазах у Лили Тарасовой!

С тех пор я все время хотел, чтобы у нее на глазах со мной произошло что-нибудь необычайное или просто хорошее. Одним словом, хотел, как говорится, предстать перед ней в выгодном свете.

Но наконец я понял, что в таком свете я могу предстать перед ней только на катке. Потому что я хорошо катался!

И я пригласил ее на каток.

Я где-то читал, что выдающийся человек всегда имеет «свое лицо».

Лиля ни в чем не была похожа на остальных! Портфель у нее был мягкий, вишневого цвета, с двумя золотыми замочками.

Тетради и книжки были обернуты в красивую розовую бумагу с разводами, и не было на них ни одной кляксы и вообще ни одного пятнышка. Самописка была, как говорится, миниатюрная, карандаш с оранжевым ластиком на конце, блокнотик изящный, с календарем на обложке. А уж о глазах я и не говорю!..

Лиля заглянула в этот самый блокнотик с календарем и сказала:

- Двадцать восьмое февраля - это суббота. Вот и прекрасно! Пойдем на каток в воскресенье - двадцать девятого.

- А почему так не скоро?

- Чтобы ты успел заслужить это право!

- Какое… право?

- Пойти со мной на каток! - Она взглянула мне прямо в глаза и спросила: - На что ты способен ради меня?

Я ответил:

- На все!

- Вот и прекрасно! Я буду тебя испытывать. Для начала выполни одну мою просьбу.

- Любую! - воскликнул я.

- Я раньше дружила с Валей. А потом мы поссорились. И у меня осталась Валина книжка. Я не хочу сама заходить…