Повести и рассказы

— Мужество, многие твердят, в тебе оно с избытком. Дудки! Мне его не хватает. Ой, кабальеро, ты думаешь я сильна. А я бываю иногда ужасно слабой, даже не могу удержать слез в присутствии других. И тогда становится по–настоящему страшно и стыдно, просто финиш, и я опять смеюсь над собой. А ведь я умею еще и плакать, не разучилась, значит, во мне осталось еще что–то женское, ведь в слабости женская сила. Тьфу, дьявол! Я совсем заговорилась и запуталась, а ты все слушаешь и не остановишь. У тебя вообще удивительная способность: ты любишь поболтать сам и в тоже время умеешь слушать. Обычно мужчины через десять секунд начинает перебивать и уже самостоятельно открывают Америку, выводят собственные законы. Не знаю с какой целью ты решил выслушать меня. Но не боюсь, если ты будешь смеяться. Я разрешаю. Спасибо Виктору. Он научил меня проходить сквозь смеющуюся толпу, так что осмеянной остается сама толпа. Ты как–то сказал, что я слишком откровенна с первым встречным. Нет уж! Во всяком случае, меня это не пугает. Один внутренний голос убеждает меня в том, что я, в конечном счете, не та, за кого себя выдаю. Ну что ж, другой, зато привык к обратному, а я ему не доверяю больше. Знаешь, мои подруги, когда им нужна помощь, обращаются ко мне за советом и поддержкой, а не к тому, у кого все правильно и гладко. К себе я всегда относилась с иронией. Нет, я не смеялась над собой, когда спотыкалась, глупый смех тоже может убить. А ты. Гена, по–моему, не любишь спотыкаться и поэтому летаешь. Только не забирайся слишком высоко. Иначе не удержишься, упадешь, и будет очень больно. К этому выводу я пришла после первых двух встреч. А первые впечатления — самые точные.

— Светлана, ты права, честно говоря, я летаю. Но я не собираюсь летать низко. Лучше выше, — Генка не мог не возразить здесь, поскольку вопрос этот мучил его со школьной скамьи. — Учителя когда–то мне также говорили: ты в облаках, спустись на землю, a то упадешь и трудно будет подняться. Никак нет, говорю я вам. Чем выше, тем великолепнее себя чувствуешь. И, кстати, за падение не беспокойся, потому что если это произойдет, то я разобьюсь насмерть. И смех и довольные рожи, которые будут тыкать в тебя пальцем, когда ты упадешь с малой высоты и останешься жив, и будешь тереть ушибленное место — это ужасно, невыносимо и грустно. Но когда ты разбиваешься вдребезги, тебя уже не волнует реакция окружающих, да и у свидетелей твоего падения смех в горло не полезет.

Опять Геннадий говорил со злой патетикой. Светлана разрядила обстановку тем, что прижала бесцеремонно к губам Ткачука указательный пальчик, заставляя замолчать.

— Ой, кабальеро! Ты вспыхиваешь, как порох. Давай замнем эти умные разговоры. Уже первый час ночи.

— Да? — удивился Генка и посмотрел на часы. — Ну, я пошел. Хорошо? — обратился он к Светлане.

— Я тебя не держу, не спрашивай меня, — она пожала плечами. — Но я бы еще поболтала. Хочешь, оставайся. Как захочешь спать, я тебя уложу, две комнаты свободны. Родителям я все объясню.

— Как, у тебя дома родители?! — еще больше удивился Генка. — Они же, наверное, ждут моего ухода. А мы тут рассуждаем о вечных материях!

— Не волнуйся, я все им объясню, если, конечно, они спросят.

— Нет, не нужно. Я пойду, хорошо? — опять зачем–то спросил Генка, но не дожидаясь ответа, весело и твердо заявил, — в профессии вора, как и в профессии факира — главное — вовремя смыться…

Они рассмеялись.

— А для истинного джентльмена, — Генка исказил свой голос на английский манер произношения, добавил хрипотцы, — важно, честно говоря, не только красиво прийти, но и красиво уйти…

Светлана проводила его до дверей. По лестнице Генка спустился спиной вперед, он не мог отвернуться от девушки, смотрящей ему вслед, и расстаться таким образом.

С такси повезло. Через пять минут Геннадий мчался домой.

В доме спали. Стараясь не шуметь, Геннадий потихоньку пробрался в свою комнату. Разделся, развалился на кровати. Не спалось. Он встал, включил лампочку, уселся за письменный стол. Вытащил из ящика тонкую ученическую тетрадку, в которой делал заметки для задуманной статьи. Перелистал странички, перечитывая собранный материал. Достал из кармана пиджака фотографии. Ничего особенного в них не было: пьяные оргии какой–то компании, среди которой бросалась в глаза ехидная физиономия Хомякова и лицемерная Ходанича. Но он обратил внимание на цветное фото: под глянцем Олег и Василий, обвешанные импортными фотоаппаратами, часами различных марок от запястий до локтей, в фирменных шмотках, улыбаясь, позировали перед объективом. Брошенная к ногам груда японской аппаратуры, американских сигарет, нижнего белья и носовых платков, разукрашенных цветастыми рисунками эротического содержания, предлагали оценить вкусы хозяев. Между вещами валялись запечатанные пачки денег. Детали вырисовывались отчетливо. Работа высшего класса. Фотограф, видать, был мастером своего дела.

Ее–то, эту фотографию, и решил Генка приложить к своей работе в качестве вещественного доказательства.