Повести и рассказы

«Ты совершила преступление. Снимай пионерский галстук. Больше ты не будешь жить! Ты больше не будешь жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин. Отдай ребятам все свои фломастеры. Уходи из школы. Уходи из города. Бегай по лесу с дикими зверями. У тебя больше нет Родины. У тебя нет мамы». Вера Павловна медленно, страшно вылезала из-за кресла, подбегала к Юле и близко наклоняла своё одутловатое лицо. «Няня, осторожно, вы зальёте чернилами библиотечные книги!» Но няня не хотела быть осторожной, она хватала банку с чернилами и лила их на книги, на одеяло, на Юлю. Её лицо кривилось от хохота. Она злобно кричала: «Ты что — бредишь?» — и смотрела круглыми глазами. Юля вылезала из кровати и неслась в прихожую, чтобы спастись, выскочив из дома. Папа её ловил и стискивал в железных объятиях; Юле казалось, что стены коридора быстро сужаются и сейчас её раздавят. Она в ужасе билась и кричала...

У Горыныча снова горело жало, а денег не было. С утра приходила управдом Сергеевна, требовала оплатить квитанции. Она стыдила Горыныча, обзывала немужиком и многоженцем. Кричала Капе: «Ты — молодая! Ты — красивая! Да пошли ты его на ..!» Капа плакала, Лёха же был в прекрасном настроении, ничего он этого не видел, а сидел во Дворце пионеров в уютном тёплом кабинете и внимал откровениям вдохновенного чернобородого учителя насчёт единства химической организации всего живого на Земле. Немужик-многоженец перевязал бечёвкой стопочку своих работ и пошёл к Марку Семёновичу — униженно просить о вспоможении. В кепочке, в тоненькой курточке, с седеющей бородёнкой и слезящимися глазками он шёл сквозь дождь и ветер.

Позвонил и испугался: открыла дверь прямоугольная няня с одутловатым лицом. Психиатр сидел на кухне, обхватив голову руками. Встретил пиздрика совершенно измученным взглядом. Гадов стал раскладывать на столе свои работы. Марк Семёнович на них смотрел невидящими глазами и, казалось, к чему-то прислушивался. «Вот три акварельки. Гуашь. Натюрмортик. Четыре набросочка ню». Вдруг в глубине квартиры закричала няня, дверь открылась и в кухню вползла на четвереньках девочка в пижаме, её волосы падали на лицо. «Она меня укусила! Я ухожу, Марк Семёнович! Возьмите себя в руки и отвезите её в больницу!» Причитание. Хлопнула дверь.

Юля глухо зарычала на Гадова — совсем как собака, которая хочет прогнать чужака. Гадов же никак не мог уйти от Марка Семёновича с пустыми руками: жало горело и есть было нечего. А тут ещё квитанции-нерасквитанции. Юля снова зарычала. Гадову стало смешно — большая девочка, отличница, в пижаме и на четвереньках. Он вдруг тоже встал на четвереньки и с рычанием пошёл к собаке. Непосредственный Горыныч любил играть с детьми, а коленно-локтевая жизненная позиция вообще была ему свойственна, особенно вечерами, когда он возвращался домой, на четырёх костях преодолевая лестничное пространство. Собака залаяла, Гадов тоже залаял. Собака попыталась его укусить, и Гадов вцепился зубами во фланелевый рукав. Гадов завыл. Собака замерла, потом тоже завыла. Неизвестно, в какой момент собачьей возни Гадов вдруг понял, что ребёнок болен. «Детонька, да у тебя температура!» Он пошёл на четвереньках в детскую, Юля — за ним; взял первую попавшуюся книжку и, улёгшись на полу, стал читать:

«На полу на ковре лежала, свернувшись в комочек, Валя, она подтянула колени к закрытым глазам, а голову прикрыла руками. Во сне она тихонько стонала и всхлипывала. Карик запрыгал на одном месте, стараясь согреться, потом побежал вдоль стены в конец коридора. Ему стало как будто немного теплее. Он повернул обратно и с разбегу перекувырнулся через голову — один раз, другой, третий... и вдруг шлёпнулся прямо на Валины ноги.

— Что? Что такое? — закричала Валя, вскакивая. — Уже нападают?

Дрожа и ёжась, она смотрела на Карика заспанными, испуганными глазами.

— Чего ты? — удивился Карик. — Это же я. Очнись... Ты совсем замёрзла... Синяя вся... Ну-ка, давай бороться. Сразу согреешься. Начали! — Он подскочил к Вале и, прыгая вокруг сестры, принялся тормошить её.

— Отстань! — оттолкнула Карика Валя.

Но, падая, он вцепился в сестру, и они покатились по мягкому пушистому полу. Валя захныкала:

— Уйди! К тебе не лезут, и ты не лезь.

— Эх ты, улитка-недотрога, я ж согреть хочу тебя.

— А я спать хочу, — пробурчала Валя и опять улеглась.

— Ну и спи, — рассердился Карик.

За стенами кто-то возился, стучал, кашлял и вдруг громко и весело запел:

— Где обедал воробей?
— В зоопарке у зверей.
Пообедал у лисицы,
У моржа попил водицы.

Это был голос профессора.

— Вот видишь, — сказал Карик, — все уже встали, поют, а ты валяешься...

Он подбежал к выходу из ковровой пещеры и крикнул:

— Иван Гермогенович, где вы?

— Здесь! Здесь! Вставайте, друзья мои. Завтрак уже готов.

— А что на завтрак?

— Прекрасная яичница.

— Яичница?

О, это было интереснее, чем мёрзнуть, а поэтому Валя быстро вскочила на ноги.

— Пошли!