Марк Семёнович — врачеватель и знаток детских душ — проявлял удивительную слепоту в отношении собственной дочери. Он совершенно не замечал её странностей. Замкнутость, эмоциональная неподвижность и загадочный взгляд исподлобья никак его не настораживали. Долгий упор тёмных глаз в одну точку, идеальная аккуратность, предметы, разложенные параллельно краю стола, носки и трусы стопочкой обеспокоили бы любого психиатра, а для Марка Семёновича всё это было лишь знаком развитого интеллекта и тонкой поэтической души. Иногда Юля показывала отцу новые упаковки карандашей и фломастеров и говорила, что это её призы за победу в викторинах и конкурсах. Довольный Марк Семёнович прижимал дочь к пиджаку, пахнущему одеколоном и кислой кожей, щекотал рыжими усами, целовал в ровный пробор, и Юле было хорошо и спокойно, потому что она смогла порадовать любимого папу. Папа каждый вечер спрашивал Юлю, были ли в школе контрольные, викторины и конкурсы и
— Ты самая тонкая, ты всё понимаешь, таких, как ты, — поискать! Вот послушай:
Однако настал день, когда одинокий сын земли почувствовал всё же, что с дочерью дело неладно, вернее, это был не день, а весёлый предновогодний вечер, когда к Марку Семёновичу пришли его престижные знакомые — семейство зажиточного завмага, которого он лечил внушением от страха преследования, красногубая гид из «Интуриста» и антиквар со своей женой в шали. Красногубая подарила Юле спортивный адидасовский костюм. Она имела виды на Марка Семёновича, громко смеялась, заглядывая ему в лицо, и при каждом удобном случае возлагала на его плечо или колено тощую длинную руку с красными когтями. Юле она нравилась, а жене в шали — нет. Жена считала её вульгарной и, уединившись с психиатром на кухне, «чтобы помочь с чаем», пыталась слиться в томном поцелуе. Психиатру было очень весело до тех пор, пока все не пошли в детскую — посмотреть, как играют с Юлей упитанные девочки завмага. Юля в спортивном костюме аккуратно раскладывала на столе и на полу красивые канцелярские принадлежности. Их были сотни. Сотни. Подружки смотрели на это богатство широко раскрытыми глазами. Там не было копеечных козьих ножек и огрызков карандашей — только дорогие фломастеры, разноцветные ручки и глянцевые карандаши. «Это всё импортное. И это импортное», — шептала восхищённым девочкам Юля. Призы за победы в конкурсах и викторинах Юля доставала из большой картонной коробки, на которой было написано: «ПОДАРКИ ОТ МАМЫ». Марка Семёновича затошнило.
— Люлечка, ты показываешь девочкам свои призы?
— Нет, я показываю мамины подарки. Это мне мама подарила на день рождения. Это на первое сентября. Это за пятёрку. Это просто так подарила. И это мне мама прислала из Америки, — Юля раскрыла перед гостями внушительную, но безнадёжно советскую готовальню.
Когда гости ушли и удалось вытолкать красногубую, которая стремилась зависнуть до утра под предлогом мытья посуды, Марк Семёнович прокрался в комнату спящей дочери, взял тяжёлую коробку, отнёс её на кухню. Сначала внимательно рассмотрел надпись, потом стал перебирать Юлины призы. Многие были подписаны: «Маша Хомякова 3 “б” класс», «Оля Романова 4 “б”», «Соня Розенберг 4 “б”». И прочая, и прочая, и прочая. Марк Семёнович окаменел, потом вздрогнул — за спиной стояла босоногая Юля, она смотрела гневно, злобно, испуганно.
— Люлечка, это что? У тебя хранятся призы других девочек?
Юля подбежала, схватила коробку, чтобы унести. Коробка выскользнула из рук и с грохотом упала. Призы покатились по полу, а девочка, присев на корточки, отчаянно закричала.