Повести и рассказы

— Он сказал: «Позаботьтесь о Дураццо!»

— Кто?

— Он мне крикнул: «Позаботьтесь о Дураццо!»

— Да кто?

— Он знал, что я тут. Он карабкался вверх, а я на него смотрел. Твой спутник просил меня о тебе позаботиться. Я ведь позаботился о тебе?

— Господин Сальтофромаджо просил позаботиться? Батюшка, вы очень обо мне заботитесь!

— Да. Он знал, что ты со мной не пропадёшь...

— С вами не пропаду! Но я так часто вспоминаю русский дом и бабушку... Неужели я здесь останусь навсегда? Батюшка, помолитесь! Вернуться бы мне в Подъёлки...

Брат Антоний что-то раздражённо проворчал и захлопнулся навсегда.

«Да, со мной на четвереньках Пьетро далеко бы не ушёл, а ему надо было спасать Карлотту. Из-за меня они бы погибли. Я очень медленно шёл. Господин Сальтофромаджо оставил меня на брата Антония. Он должен был спасти Карлотту. А я им только мешал. Он не бросил меня здесь одного. Он очень хороший человек». Митрофанушка, стосковавшись по царству дикого Арлекина, решил оставить на пару дней взбодрившегося старика. Он взял снаряжение, низкие саночки на широких полозьях, запас еды, тёплые вещи и, погрузив всё это на великанские плечи, пошёл проведать духов гор и льда. Дикой Арлекин весь день прогуливался по своим заповедным вершинам, заночевал в тихом местечке под скалой, защищавшей от ветра, а утром, стряхнув с волос и бороды иней, увидел шествие призраков. Сотни серо-зелёных запорошённых снегом теней в треуголках, с ружьями тихо двигались сквозь туман. Они накатывали волнами: одна, другая, третья; вот осторожно пошли лошади, поскальзываясь на льду. Тени и лошади медленно тащили пушки, которые ехали с жалобным скрипом. Выглядывая из-за своей скалы, остолбеневший от изумления Митрофанушка смотрел на бесконечную процессию. Призраки перекликивались. Вдруг Дурасов понял, что это русские. Они говорили по-русски! «Братцы! Братцы!»

В рядах призрачной армии началось смятение — солдаты увидели, как с горы к ним со страшной скоростью несётся на саночках косматый мужик. «В ружьё!» Тени вскинули ружья и приготовились застрелить Митрофанушку. «А-а-а! Я свой, братцы! Свой! Разголовушка моя бе-е-едная-а-а, эх, да сторонушка, ой, незнако-о-омая!» Солдаты опустили ружья, кто-то пропел в ответ: «Сторонушка незнакомая, ой, да записа-а-али, ой, младца в службицу, ой, да назнача-а-али его в конницу!»

Появление Митрофанушки затормозило движение, задние ряды напирали, нельзя было стоять. Митрофанушка пошёл рядом с солдатами. Дурасов плакал — он никогда не видел таких несчастных, измученных людей в облепленных грязью, испачканных бурой кровью мундирах. На окоченевших, одеревеневших ногах — разбитые сапоги, дырявые штиблеты или просто онучи, из которых торчала сухая трава. Многие стонали от боли и падали от усталости. Митрофанушка вдруг вспомнил свою кукольную армию. В детстве, болея, он водил её по огромным заснеженным горам — коленям, покрытым белым одеялом. Деревянные солдатики точно так же ступали на негнущихся ногах и скользили по свежему полотну. К Митрофанушке подъехал офицер:

— Ты, братец, откуда?

— Из Подъёлок, а здесь живу четвёртый год.

— Дороги горные знаешь? Пойдём-ка. Пойдём.

— Куда, батюшка?

— К Александру Васильевичу Суворову, братец.

Офицер поскакал вперёд, а Митрофанушка, вскинув на плечи саночки, побежал за ним вдоль строя бредущих солдат.

Великий полководец сидел на камушке, завернувшись в одеяло и вглядываясь в туманные дикие дали. Он был похож на цыплёнка — маленький, худенький, бледный. На его голове был ночной колпак. Рядом стоял бородатый мужик в шляпе, кряжистый, низкого роста, с толстым носом и горящими чёрными глазами; он размахивал руками и кричал про «другую» дорогу, которой почему-то нет.

Александр Васильевич поднялся и, сильно хромая, пошёл к палатке. Он был обут в разные сапоги: один, миниатюрный, по ноге, шёл ровно, другой, очень большой, приволакивался. Палатка дрожала и плясала, едва выдерживая удары невидимого воздушного злодея, который махал кулаками и пытался стереть в порошок хромого цыплёнка и всё его жалкое войско. Суворов подмигнул Митрофанушке и поманил в палатку. Там, за ширмой, он, то хихикая, то постанывая, стал снимать свои сапоги. Дурасов, как в театре теней, отчётливо видел его качающийся чёрный силуэт. Над ширмой появилась голова в колпаке — острый нос, глаза навыкате, рот щелью. Александр Васильевич состроил смешную несчастную рожу и попросил Митрофанушку помочь. За ширмой возникла тень великана: он старательно стягивал сапоги с Пульчинеллы — князя Италийского, который кряхтел и комически падал со стула. «Тело моё во гноище, Митрофанушка!» Огромный Дурасов с изумительной ловкостью снял штаны с кукольного полководца и разбинтовал его больную распухшую ногу. Её нужно было держать в тазу с лечебным раствором.

— Мне бы в Подъёлки, батюшка!

— А мне бы в монастырь!

Митрофанушка угостил Александра Васильевича настойкой из корня горечавки, а на следующее утро привязал к его сапогам намоленные подмётки и повёл армию по обледенелой тропе над пропастью, через перевал Паникс.