Повести и рассказы

Из-за приоткрытой двери лился мягкий красный свет, на лестничных стенах плясали золотые блики. Лена взошла на чердак и его не узнала. Он стал больше, просторнее, выше. Гнилые стропила, о которые раньше немудрено было набить на лбу шишку, взлетели и смутно маячили над головой. Крыша явно прохудилась — кое-где проглядывало небо. На большом листе железа горел костёр — трещали весело поленья и фейерверком разлетались искры. Рядом с огнём на табурете пыхтел самоварчик. В углу стояла венская вешалка, на ней висели шубы и меховые шапки. Поодаль виднелась кряжистая фигура давешнего бомжа. Он отдирал от стены газеты — одну за другой, бегло просматривал их, затем какие-то укладывал в аккуратную стопочку возле себя, а какие-то комкал и отшвыривал в сторону — верно, на растопку. Заметив Лену, старик заулыбался, засуетился и, странно прихрамывая сразу на обе ноги, поспешил к ней навстречу.

— Позвольте представиться: Николай Иванович Колесов, к вашим услугам. Вот вы, Елена Алексеевна, и пожаловали к нам на огонёк. Присаживайтесь, сейчас чайку налью вам с малинкой.

Старик подвинул к Лене перевязанную бечёвкой стопку заплесневевших газет, протянул фарфоровую чашечку и блюдце с кусками сахара. Девушка осторожно села. А Николай Иванович повёл разговор о Вологодской губернии, где он родился и куда собирался ехать, о поле с васильками, лесочке с груздями и рыжиками, рыбной речке Кокшеньге. Всё это было знакомо Лене — в Вологде жили её предки.

На закате с блеяньем шли по деревне овцы. Тёплый ветер пробегал по золотому полю, на дороге поднимал золотую пыль. На крылечке сидели дети. Проходила босая Надежда Петровна в синем платье. «Вот тебе, Гришецка, яицко», — говорила она Лениному брату.

— Бабушка, а Бог — это кто?

— Бог — старицок такой.

Кусочек сахара медленно коричневел и тихо хрустел, как тающий лёд.

— А у меня, Николай Иванович, сегодня день рождения. Двадцать четыре года исполнилось.

— Поздравляю, голубушка. Что бы тебе подарить? — Старик обхватил косматую голову красными руками, уставился в землю и замычал в раздумье.

— Николай Иванович, а вам не встречался бесхозный щенок — белый с чёрными пятнами?

— Может, встречался, а может, и не встречался.

— Если увидите его — обязательно поймайте. Он от хозяина убежал, боюсь, один погибнет. Приведите его ко мне. Я вам денег дам или водки, в общем — чего захотите. Поспрашивайте там у ваших... ну у бомжей. Наверняка кто-нибудь видел Тапика. Это его так зовут. Пёс расцветки-то такой необычной, заметной.

— Будет вам собака! Что ещё закажете?

— Да мне больше ничего не надо, всё у меня есть.

— Ну, выпьем тогда! — старик протянул Лене бутылку и рюмку, но тут в углу чердака послышался оживлённый разговор, из темноты выступили два бородатых купчика в синих сюртуках. Один из них, тот, что моложе, охорашиваясь и потряхивая золотыми кудрями, приблизился к Колесову. В его руке со скрипом покачивался блестящий медный чайник.

Купчик низко поклонился старику и произнёс:

— Моё почтение-с!

Потом обратился к Лене:

— Позвольте попросить позволения узнать, с кем то есть имеем осчастливленную честь говорить-с?

— Что тебе нужно? — грубо прервал его Колесов и, подбоченясь, бросил грозный взгляд на пришельца. — А ну ступай своей дорогой, Илюха!

— Так-с, всеконечно-с, дело дорожное-с! Я ведь, впрочем, не для ради чего иного протчего, а так, из канпанства, хотел только, утрудив, побеспокоя вас, попросить соблаговоления, чтоб нашему чайничку возыметь соединяемое купно сообщение с этим самоваром-с. Попросту, так сказать-с, малую толику водицы-с!

— Водицы, говоришь? А ты сначала заслужи, Илюшка, эту водицу. Расскажи-ка нам, как на духу, что новый день принесёт?

Купчик перестал подобострастно улыбаться, сделал серьёзное лицо и, вытаращив глаза, прошептал:

— А подарите вы девке этой собачку!

Тут Колесов громко захохотал, хлопая себя по коленям:

— Да ты, дурак, подслушивал! Ну ладно, садись, выпьем чаю с тобой. И ты, Еремейка, ступай, ступай сюда. Выпьем и чаю, выпьем и водочки.

Купчики сели у огня и загуторили. Самовар кипел, в клубах пара то появлялись, то таяли румяные лица бородачей. Лене было спокойно и радостно. На чердаке прочно установилось тепло и кислый запах лука и капусты.

По деревянной лесенке Лена вышла на крышу. Впереди простиралась тихая страна — купола, трубы, провода, антенны в виде крестов, сами кресты. На снегу виднелись следы немногочисленных её обитателей — треугольнички мягких кошачьих лап, веточки голубиных лапок.

Синие сумерки сгустились. Падал снег. Среди красно-ржавых подъёмов и скатов, мансард и окошечек чердаков царил торжественный покой.

— Крыши вы мои, крыши! Что вы замерли, о чём вы мне тихо говорите? — пробормотала Лена, вдохнув влажный воздух. В глазах защипало. Закурив, девушка долго смотрела, как мир погружается в тьму. Ветер шевелил жёлтые травинки, проросшие в деревянной трухе и кирпичном крошеве. Холод потихоньку забрался Лене в рукава и за шиворот.