Повести и рассказы

Вдруг послышались шарканье, бормотание, хриплый кашель. Дверь распахнулась, и на пороге выросла тучная, одолеваемая водянкой женщина с совершенно белым лицом. Поглядев на отскочившую в сторону Лену страшными невидящими глазами, она повернула лицо своё кверху и пронзительно закричала: «Мишенька, иди кушать кашку!» В ответ ей раздались стуки, возня, шум передвигаемых предметов и далёкий голос ответил: «Иду, мама, иду!» Слепая повернулась и, не закрыв за собой дверь, исчезла в коридорных проёмах. Из помещения неслись звуки радио и отвратительный, вызывающий тошноту запах нищего житья.

— Господи, что он там делает? Что ж ты там делаешь, сволочь? — залепетала Лена, взбегая по лестнице. Отворив тяжеленную дверь, она вступила на поле брани — пыльный чердак — и увидела, что там стоял он — в своём сером пальто, лыжных ботинках, коротеньких брючках, там стоял он — опухший, поганый, смертельно испуганный, растопыривший пальцы.

Итак, там стоял он, а на полу лежал исхудавший пёс с замотанной пастью. Из темноты выскочили три тощие кошки и ринулись в открытую дверь. В лучах, льющихся из мутного чердачного оконца, плавало кресло с клеёнчатой драной обивкой. На его спинке сидел одноглазый кот. Пронзительно мяукнув, он тоже понёсся к выходу. Волков зарычал и бросился на Лену.

Лена размахнулась и ударила его копьём по голове. Он упал на колени и зарылся лицом в пыль. Из виска потекла чёрная кровь.

Девушка с горьким плачем подошла к еле живому Топелиусу, подняла собаку и понесла её вниз, с трудом переставляя ноги по ступенькам. Лене вслед, широко раскрыв прозрачные глаза, смотрела белолицая женщина. Её рот, полный гнилых зубов, ужасно кривился.

На улице люди подходили к Лене, спрашивали, что случилось. «Я нашла собаку», — отвечала она, заливаясь слезами. Как раз по дороге ей встретился Андрей Петрович.

* * *

В шесть часов утра Лена шла по серому тихому городу. Дождь барабанил по зонтику, в ботинках хлюпала тёплая вода. Перейдя по мосточкам мокрую площадь, она вышла на набережную. Волны всё накатывали и накатывали на пустынный затопленный город. Какой-то меланхоличный господин подошёл к Лене, поклонился, взялся за шляпу. Они разговорились.

— Город, в котором я живу, он мне как вызов, как перчатка, брошенная в лицо, — объясняла Лена. — Перчатка из вонючей, грязной кожи. Её нашли на помойке или на старом чердаке, понимаете? Я принимаю вызов. Я поднимаю эту перчатку и даже натягиваю на руку. Внутри чувствую что-то мягкое, нежное. Выворачиваю её наизнанку и вижу алый бархат. Так вот, мой Петербург и ваша Венеция — это одна перчатка. Это один город. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Господин внимательно слушал и всё понимал, хотя в Петербурге не был.

— Недавно со мной приключилась жуткая история! — Проникшись доверием к незнакомцу, Лена взяла его под руку, отвела в гулкий каменный дворик с фонтаном и там рассказала об осенних событиях. Слушая Ленин рассказ, господин ахал, охал, закатывал глаза, воздевал руки и даже смахнул слезу.

На моторной лодке господин Чиголотти проводил Лену до гостиницы. Отплывая, махал рукой и слал воздушные поцелуи.

Завтракая, Лена слушала, как пробуждается город. С канала доносились деревянные стуки и смех — там работали грузчики. В ресторан заходили усачи в пальто с газетами под мышкой, пили кофе, задумчиво курили. От вина и свежего воздуха Лене захотелось спать. Говорят, что сон — лучшее лекарство.

Суетятся люди на платформе. Таппи тычет мокрый нос в чужие сумки, заигрывает с детьми, потом обиженно лает на отъезжающий поезд. Элегантный Андрей Петрович машет ручкой. За окном мелькает снежный лес. В стакане позвякивает ложка.

Лена проснулась с чувством полного покоя. Она долго разглядывала причудливое изголовье скрипучей старинной кровати, себя в тусклом зеркале, пузатых амуров, которые, дуя в рожки, кружились на зелёном потолке, потом, одевшись, вышла на балкончик. Внизу плескалась вода. Розовые цикламены приветливо кивали головками.

* * *

Ну и мороз нагрянул! Наступил январь. Петербург замёрз, умолк, застыл. По вечерам на небо выходила в дымке бледная луна. Её холодные лучи странствовали по крышам, превращая их снежный тулуп в расшитую бриллиантами мантию, перескакивали с трубы на трубу, плясали на проводах, отражались в зелёных кошачьих глазах, переливались на сизом оперении спящих голубей. Сквозь узкое окошко они осторожно пробирались на пыльный чердак заброшенного дома на Фонтанке, ощупывали стены, проверяли на прочность железную дверь, серебром поливали простёртое на полу неподвижное грузное тело. Здесь было царство забвения и тлена. Голуби сюда не залетали, кошки не заглядывали. Однажды пыталась попасть на чердак какая-то женщина. Кряхтя, она с силой толкала тяжёлую дверь, но тщетно — её заклинило намертво. Весной этот дом снесли.

Щеночек Павлова