Повести и рассказы о советской милиции

Славка Крайнов лежал в траве, что-то громко насвистывая. Он так был увлечен этим занятием, что не заметил, как мы подошли.

Парнишка испугался, когда над ним выросли две фигуры.

– Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что

Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка.

Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: если я вывожу стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала.

Ушла…

– В Куличовку, наверное, – как бы про себя отметил председатель. – Там Петриченко живет…

– Ага, – кивнул Славка. – Зазря она пошла, потому что

Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он развернулся – и галопом. Крикнул что-то: не то «стереги», не то «подожди». А может быть, «скажи»… Вот и все.

– Когда это было? – спросил я.

– Не знаю точно. Часов в пять.

Поехали мы в Куличовку. Петриченки – это другая цыганская семья в нашем колхозе, про которых Арефа сказал, что они «киноартисты».

Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сергей, ни Васька (цыган, с которым Чава накануне прохлаждался в Бахмачеевской) у него ночью не были. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус…

– Вот тебе и задачка, милиция! – сказал Нассонов, когда мы сели в машину. – Э-эх, поеду, обрадую Арефу…

– Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? – сказал я. –

Дело пока неясно.

– Вот и выясняй. – Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что «газик» взвыл всеми шестеренками.

14

Нассонов ссадил меня в Бахмачеевской и покатил в район.

На землю светила тысяча солнц, плавя в зыбкие струи горячий, осязаемый буквально всеми клетками тела воздух.

Станица словно вымерла, будто все живое спряталось глубоко под землю, задавленное душной атмосферой.

Было около двенадцати. Я зашел в свою комнату в сельсовете, выпил залпом стакан воды из графина. Уже потом, когда выпил, почувствовал ее отвратительно-теплый вкус.

На улицу больно смотреть – белое, раскаленное пространство, белые горячие стены хат, серая тень под деревьями.

Дела еще, собственно, никакого не было заведено, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернувшиеся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.

Старая, перекошенная калитка устало проскрипела ржавыми петлями.

На базу никого. Только из-под кустов у забора, словно выброшенное тряпье, выглядывала спина разомлевшего пса. Он покоился в тяжелой дреме и даже не шевельнулся.

Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся сердцем я поднялся на крыльцо и постучал.

Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В

комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся.

Седло и уздечка лежали на лавке.

– Вы тоже ездили на хутор? – спросила девушка, опускаясь на кровать. Единственный стул в комнате был пододвинут мне. Я молча кивнул. – Садись, Дима.

Бедная Лариса! Синие запятые залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.

– Что произошло? – спросил я, не зная, куда девать руки.

– Нассонов уехал в район?

– Да… Ты хоть объясни толком.

– Я ничего не знаю. Ничего.

– Где Маркиз?

– Что ты пристал: объясни да объясни! Я сама хочу, чтобы мне объяснили… – Она закрыла лицо ладонями и заплакала.

Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто прозвучал старческий кашель.

На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошамкала:

– Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь…

– Хорошо, баба Настя, хорошо… Вы идите, прилягте. –

Лариса вытерла щеки и вздохнула.

– Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка – породистый жеребец, – снова заговорил я.

– Что ты от меня-то хочешь? – Она уже, кажется, взяла себя в руки.

– Я хочу тебе помочь;

– Ты и Нассонов сразу решили, что это Сергей.

Я протестующе поднял руки.

– Стой… Нассонов прилетел как угорелый. «Едем», –

говорит. Ей-богу, я даже был неодетый. И зачем мы ездили в Крученый, не знаю. Не вижу логики.

– И все-таки перво-наперво – туда.

– А ты?

Лариса замолчала, прикусив губу.

– Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим, – предложил я.

Она задумалась. Встряхнула головой.

– Ладно. Маркиз был привязан вон там. – Она поднялась, подошла к окну. Я встал сзади нее. – Видишь, еще сено осталось?

– Выйдем во двор.

– Зачем?

– Вот тоже… Что я отсюда увижу?

Мы вышли во двор.

Под старым, покосившимся навесом, в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они подходили к тыну, беспорядочно запятнав сухую глину. Ограда была мне по грудь.

– Он был крепко привязан?

– Нормально.

– Чем? Веревкой?

– Нет. На нем была обротка.

– Что это такое?

– Ну, уздечка, только без удил….

– Ясно.

Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление.

Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.

– А калитка?

– Ворота заперла. На щеколду.

Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.