Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Ох, уж этот сиреневый куст — дурачит он тебя! Он так стоит, что до полудня одна его сторона на солнце, а другая в тени, и та, что на солнце, похваляется почками, которые зазеленели и набухли, того и гляди, лопнут, а другая долго еще будет оставаться бурой и мертвой…

Это белая махровая сирень, она отсажена от того большого куста, что растет в парке возле каменной скамьи.

— Выкопаем отросточек, — предложила она как-то раз. — Кусту вреда не будет. Да и не заметит никто. А когда у нас появится малыш, я буду давать ему рвать белые цветочки с нашего куста.

Муж пошел с нею, но все оглядывался. И не успел он всадить лопату под куст, как тут же появился садовник, хотя и была уже глубокая ночь и луна едва светила. Сначала садовник ни в какую не соглашался. Но женщина, как это бывает с беременными, когда они что-нибудь заберут себе в голову, так просила, что садовник в конце концов выкопал большой красивый куст с пучком корневых отростков и даже пошел с ними и сам посадил его возле их дома, чтобы он хорошо принялся.

— Он уже даст тени к тому времени, когда вы сможете поставить под него кроватку с вашим малышом. Говорят, в тени красивого, цветущего дерева и дети красивыми вырастают…

Только не принесло это пользы. Поначалу не принесло. Оба первых ребенка не пережили тех суровых зим, что следовали тогда одна за другой. Лишь третьего удалось вырастить, и он все лето, бывало, сидел под сиреневым кустом, уже успевшим пышно разрастись, рвал белые цветочки и глядел, как удивительно просвечивает небо сквозь колышущийся под ветром зеленый свод в непрестанной игре света и тени.

И сейчас, глядя, как теплый, влажный весенний ветерок колеблет ветки куста, женщина думала о том, что садовник оказался прав. Дети вырастали под сиреневым кустом ладные, красивые, со светло-карими, как у отца, глазами. А если не все они выжили, то тут уж куст, пожалуй, был ни при чем. Что мог он против дифтерита и скарлатины или против жестокого кашля от вечно сырого жилья и от промоченных ног?

С того самого дня, как женщина слегла, и по мере того, как таяли ее силы, все чаще и чаще думала она о тех детях, которые у нее поумирали, и спрашивала себя: не упустила ли она чего-нибудь, не виновата ли в их смерти. Может, не поставила компресса в нужную минуту, потому что рожь в закрома засыпала, или не дала чашечку целебного вишневого сока, потому что постеснялась попросить у кухарки, или кусочек курятины, потому что пожалела зарезать курицу. А потом и сок достала, и курицу зарезала, да было уже поздно. Подолгу, особенно по ночам, когда все спали, она придирчиво и строго перебирала в памяти прошлое.

Однажды после теплого дождя почки на солнечной стороне куста раскрылись. Крепкие, налитые соком, глянули они ранним утром своими зелеными остриями в небо, сначала еще серое, потом зардевшееся алым пламенем и, наконец, синее-синее.

— Пододвинь-ка мне стол к кровати, как пойдешь в коровник, — попросила она старшую дочь. Та удивилась, однако стол пододвинула. Потом, когда дочь ушла, женщина, оставшись одна, приподнялась на своем ложе и села. Ей это далось нелегко, голова у нее сразу закружилась, так что пришлось с минуту передохнуть и собраться с силами, прежде чем она смогла выдвинуть ящик стола. В ящике лежала завернутая в газету сберегательная книжка. Там была проставлена сумма: три тысячи. А в графе рядом — четкая подпись: Хаманн — фамилия работника сберегательной кассы, должно быть, того, худощавого, который выписывал ей книжку. Он тогда еще сказал ей:

— Вам бы надо ее хорошенько припрятать.

Он, понятное дело, целыми днями корпел над этими книжками, а в иных небось было побольше денег, чем у нее. Но он все прекрасно понимал. Когда она в последний раз пришла с тремястами марками в сберегательную кассу, он улыбнулся и кивнул ей.

Если они времени терять не будут, то могут еще до сева поспеть с отделкой кухни, думала женщина. Когда осенью об этом зашла речь, они сказали:

— Весной, как пройдут морозы.

А помнят ли они теперь об этом?

«Уж коли они сами об этом не помнят, — думала женщина, — то ничего и не выйдет. А до окончания сева мне не дотянуть».

Покрасить надо, как в новых домах: низ — масляной краской потемнее, а верх клеевой, светлой — голубой или желтой, как кукуруза. И на пол — линолеум, чтобы не стыли ноги. После, когда все будет готово, купить мебель: кухонный шкаф, стол, стулья. Такие, как в городе, в витрине…

Дочь вернулась из коровника, гремит ведром. Женщина засовывает книжку обратно в ящик, задвигает его. Руки плохо слушаются ее, да и спешит она…

— Тебе плохо? — спрашивает дочь.

Женщина не отвечает. Очень уж сильно колотится сердце. И дух захватило. Дочь на кухне процеживает молоко сквозь марлю. Булькая, льется оно в горшок. В комнате тихо. В доме никого больше нет. Все на работе. Ганс, младший, в школе. Внучата-близнецы — в детском саду. Ей приятна эта тишина. Слышишь свое сердце, слышишь свои мысли.

Всему когда-то приходит конец. Как мало времени отпущено человеку, думает женщина. А жаль. Правда, человек все-таки устает.