Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Она умирала медленно — изо дня в день что-то неприметно угасало в ней, — так медлит тот, кому нелегко дается расставанье. Она, собственно, не была так уж стара и вполне могла бы проявить еще десяток-другой. Только кто из женщин в их деревне доживал до старости? Вот разве что Лиза «Грибок», но эта-то, известно, за всю жизнь никогда не работала — ни на господских полях, ни на резке торфа, и мужа ей обхаживать не приходилось, и детей она не рожала, и за гробом их не ходила, и этак, сама для себя, прожив весь век, до того в своей избенке на опушке обомшела и скрючилась, что и не поймешь теперь, к кому ее причислить — то ли к деревенскому люду, то ли к зверью и бурьяну лесному.

Женщине, которая теперь умирала, можно было не бояться смерти. Ничего не оставляла она после себя неупорядоченного и неустроенного. Из дочерей ее четыре были честь по чести выданы замуж: одна — здесь же, в деревне, две — в соседних деревнях, четвертая, младшая, — в городе. Пятая, оставшаяся незамужней после того, как отец ее двойни сначала долго увиливал от свадьбы, а потом и вовсе смылся, вышла уже из девичьего возраста и могла заправлять домом, заботиться об отце и двух младших братьях, покуда те требовали ухода.

Три старших сына жили со своими женами и детьми здесь же, в деревне, чуть дальше вверх по склону, там, где начиналась новая улица. Двое из них получили по дому от сельскохозяйственного кооператива. Третий, только что женившийся, снимал пока заднюю комнату в доме одной бездетной пары, но и ему уже была твердо обещана квартира в новом доме, который закончат строить этим летом.

А что до мужа, то и с ним жизнь в последние годы пошла совсем по-другому. Он стал покладистее, выпивал теперь лишь изредка, а до бесчувствия уже не напивался вовсе.

Нельзя сказать, чтобы с тех пор, как образовался сельскохозяйственный кооператив, совсем не бывало споров и стычек, да и как без них обойтись, если люди впервые объединяются для ведения хозяйства сообща и если среди них, как в этой деревне, есть зажиточные крестьяне, привыкшие пользоваться трудом батраков, батрачек и поденщиков, а теперь вдруг вынужденные работать с ними на равных. Но с каким бы жаром и ожесточением ни вспыхивали эти споры, они никогда не разгорались в пожар. Взмахнет крылом ястреб-перепелятник над лесом, зальется трелью жаворонок — глядишь, все и улеглось.

Мужа поначалу не очень-то радовала земля, доставшаяся ему при разделе помещичьего имения, хотя этот участок и был не из самых худших; а ведь он всю жизнь только и мечтал, что о собственном клочке земли. Да и не так уж он был и мал, если вдуматься. Пахать приходилось с утра до ночи — только успевай поворачиваться. А когда и Губерт, старший сын, тоже получил свою долю, работы и подавно стало невпроворот.

Но что это за пахота! Запряжешь вместо лошади свою корову в ярмо, а картошку все равно руками выкапывай! Разве это дело? Разве у нас были машины? Правда, потом мы получили их, но над нами, можно сказать, просто посмеялись. Как приспособить эти красивые, блестящие громадины для обработки крошечного поля? Пахать-то они пашут, а вот повернуть как надо не могут; того и гляди, с поля съедешь на огород и разворотишь его, а станешь огород пахать — как раз в озимые вклинишься. Нет, лучше уж пахать на корове и разбрасывать зерно рукой, как и тысячу лет назад, хотя где-то там, далеко-далеко отсюда, жизнь теперь другая идет — шире, свободней. А твоя грудь словно чем-то сдавлена…

Но то было раньше. Теперь дышится по-иному.

Женщина лежало тихо и следила, как уходит зима, как за окошком становится все светлее и приветливее, как тает снег сначала на крышах, а потом и на улице, и ее обуревали странные, непривычные думы, каких она вовек не знавала, и хорошо ей было лежать этак тихо и следовать за ними по нехоженым тропам, что ведут тебя куда-то в неведомые дали.

— Ячмень будем сеять, — говорит муж.

Какой необъятной показалась ей вдруг комната. Бархатисто-бурые поля теряются вдали в осеннем тумане. А глаза у мужа сейчас совсем другие. Словно в них остался отблеск неба.

Сейчас самое время помирать. Старый год с его страдой, заготовкой зерна и кормов, закалыванием скота остался позади. Прошли и праздники с гостями, пирогами, разными забавами для детей. А пока небольшая передышка, затишье перед новым севом и ожиданием всходов.

Ей бы давно надо повернуться на бок, лицом к стенке. Но она продолжала лежать на спине и смотреть в окно, как плывут по небу облака, как светает и снова вечереет. Она понимала: глупо это, но все же с нетерпением поглядывала на сиреневый куст — не начинают ли на нем набухать почки. Она прислушивалась к шуму насоса, к смеху девушек на улице и думала о том, как однажды утром мир стряхнет с себя зимнюю дремоту и опять все вокруг закипит, забурлит, только ей уже не принять в этом участия.