Повести и рассказы писателей Румынии

Я постоял так несколько минут, движения на дороге не было, поэтому только моими были и мост, и ручей, и падающие в воду блики солнца — и я подумал, что уж это я наверняка найду всюду, куда ни забросит меня судьба.

В конце моста приткнулась старая ива; проносясь мимо, я сорвал листок, растер его между пальцев и поднес к лицу. В жаркие дни такой же слегка горьковатый запах исходил от Кати; сейчас мне показалось, будто это ветер принес его откуда-то издалека. Правил я одной рукой. Дорогу еще по весенней распутице разъездили тягачи, ползавшие по брюхо в грязи до буровой и обратно, и теперь пыль доходила до самых щиколоток; мотоцикл, переваливаясь, погружался в нее колесами, словно в воду, сухие колючки хлестали меня по коленям то справа, то слева. Надо было бы держаться за руль и другой рукой, но не хотелось расставаться с тревожащим запахом листка. Мотоцикл вдруг высоко занесло на обочину, в кусты терновника, затем я медленно, тяжело опрокинулся в колею. Сначала почувствовал удар в плечо снизу, потом сверху меня придавило машиной. Раскаленная выхлопная труба уперлась в самую шею; зажигание еще работало, и казалось, смесь взрывается не в цилиндре, а у меня в голове.

Упершись локтем в карбюратор, я выполз из-под мотоцикла, меня выворачивало от тошнотворного запаха горелого мяса. Первой моей мыслью было, что и это все из-за нее; но только промелькнула эта мысль, и я тут же устыдился ее. Все же поразительно — ничто не способно заставить меня забыть Кати. Я снова поднес к носу разбитые пальцы левой руки, да так и остался сидеть, окутанный желтым облаком пыли и — теперь уже только воображаемым — запахом ивового листка. Раздираемый жгучей болью, я смотрел на придавленные мотоциклом кусты терновника: неожиданно они поднялись, одним взмахом расправили свои колючие ветки на фоне выцветшего неба и резко стряхнули с себя пыль, разбрасывая вокруг помятые ягоды. Одна ягода щелкнула меня по лбу.

До больницы я толкал мотоцикл как придется. Солнце уже опустилось к горизонту, светило на меня слева, и длинная моя тень так же рывками ползла рядом со мной в пыли. По мосту я протащился не останавливаясь: опасаясь, что иначе не сдвину с места тяжелую машину, но знал, что и в следующий раз обязательно приторможу и снова сорву листок с ивы. Капли пота, мешаясь с пылью, набегали на глаза и туманной дымкой застилали все вокруг, даже дорогу под ногами я различал будто сквозь марево; навстречу попадались люди, но, наверное, они не узнавали меня, да и я их не разглядывал.

Путь от больницы к дому оказался еще мучительнее: шею и левую руку стягивала тугая повязка. Когда первое онемение прошло, на меня со свежими силами набросилась боль. Иногда земля подо мной словно колыхалась, вставала дыбом. Строгая докторша велела мне лежать, избегая резких движений; очевидно, ей и в голову не могло прийти, что я сам буду толкать мотоцикл до дому. Не знаю, почему я это затеял, любой мальчишка-подросток с радостью помог бы мне. Думаю, из любопытства: выдержу ли?

Два окна как два закрытых глаза. Занавеска не колыхнулась.

Грузовики с прицепами проносились мимо, подымая дорожную пыль, их грохот оглушал, словно мне на голову лопатами швыряли щебенку. На краю придорожной канавы вольготно расселся какой-то тип в рабочей спецовке, уже немолодой, вдребезги пьяный, он махал засаленной кепкой и резким, пронзительным голосом поносил шоферов. На меня он не обратил ни малейшего внимания. Затолкав машину в калитку, я через забор покосился на соседний тихий и пустой дом. Поставил мотоцикл в сарайчик и снова не удержался, глянул через забор, затем протопал к себе в халупу. Превозмогая боль, кое-как разделся и растянулся на широкой тахте.

В прохладном полумраке комнаты можно было даже не закрывать глаз. На стене за дверью висела моя кожаная куртка, с самой весны к ней никто не прикасался, на коже осела проникавшая сквозь щели в оконной раме мелкая пыль, и куртка — особенно спина и плечи — казалась серой. Когда Кати лежала здесь и мягким взглядом своим ласкала все вокруг, она наверняка заметила приставшие к куртке еще с весны брызги засохшей грязи. Теперь бы она, конечно, даже не взглянула на куртку. «Если она узнает, что стряслось со мной, — думал я, — наверное, все-таки зайдет проведать. И я увижу ее. И попрошу положить на лоб руку». По дороге мимо дома громыхали машины, по-прежнему слышались вопли пьяного; я старался лежать неподвижно, уличный шум не раздражал меня; я знал, что сквозь любой шум уловлю постукивание ее мелких, частых шагов по каменному полу террасы. Но только Коша забежал домой на минуту — ко мне в комнату он даже не заглянул — и так же бегом выскочил обратно на улицу. Затем наступила ночь.

I