Повести и рассказы писателей Румынии

Мать Титании (девочке в ту пору исполнилось девять лет) умерла, отец прожил еще несколько лет, успев обзавестись женой старше себя, работавшей в администрации цирка. Этот брак с женщиной «из публики» был первым мезальянсом. Мачеха — дочь корчмаря из Фетешть, которую в юности соблазнил волостной старшина, перебравшийся потом в столицу, — полюбила Титанию, как может полюбить женщина, красивая в прошлом, будущую красавицу; большая разница в возрасте исключала соперничество, и мачеха относилась к Титании с нежным покровительством старшей подруги. Директор цирка из Лодзи был «вельможным паном», увешанным медалями. Титания хранила его фотографию вместе с дагерротипом жонглера XIX века. Светловолосый поляк был похож на викинга-морехода смешанной славяно-германской породы и, вполне возможно, чем-то напоминал Гюнтера. Фотографии последнего у Титании не было, но, судя по ее описаниям, между ними было что-то общее. Пэпуша и поляк были красивой парой, разве что несколько поблекшей — такой же была их последняя любовь, ровная и спокойная. Титания понимала, что мачеха не просто благоволит к ней, но по-своему ее любит, поскольку дочь так похожа на ее повелителя, благородного блондина с романтической внешностью изгнанника. Вот почему, получив пенсию после случившегося несчастья, Титания решила поехать в К., где к тому времени обосновалась ее мачеха. Распродав кое-какие драгоценности, мачеха после смерти первого мужа вышла замуж за бухгалтера, работавшего в порту, мужчину лет пятидесяти, чуть моложе ее.

Титания его невзлюбила, он напоминал ей крысу, зимой и летом ходил в светло-серых ботинках, пуговицы на его пиджаке были тряпичные, а еще по ночам, под одеялом, вместе с Пэпушей они вскрывали конвертики с лотерейными билетами.

В К. Титания поначалу работала в ночном баре: участвовала в представлении и продавала орешки. Домой возвращалась в пять утра и спала до полудня… Она похудела, и мачеха пыталась пристроить ее на работу в порт. Бухгалтер, мужчина не первой молодости, помогал ей в этом, проявляя чрезмерную расторопность, тем более подозрительную, поскольку речь шла о молодой женщине.

Тут-то и разразился скандал. Однажды бухгалтер зашел домой часов в одиннадцать. Пэпуша как раз вышла за покупками. Титания крепко спала, разметавшись во сне, и бухгалтер навалился на нее. «Старая свинья! Серая немощь! Убирайся отсюда вон», — заорала она проснувшись. «Я дам тебе деньги, много денег… — бормотал он. — Ради тебя я готов на преступление».

«Лучше всего в таких случаях, — объясняла мне Титания со свойственной ей грубоватой прямотой, — это почем зря ругаться. Мужики, даже самые настырные, теряются на какое-то мгновение, вполне достаточное, чтобы успеть от них увернуться. На старую свинью, во всяком случае, это подействовало».

Вскоре после случившегося Титания переехала в комнатку на втором этаже бывшего Морского банка, отказавшись от работы в порту. Она жила только на пенсию. Пытаясь устроиться куда-нибудь, она дошла до полного отчаяния, и тогда-то появилась у нас, на стройке в М. В конце концов ее взяли в ателье. Мачехе она ничего не стала объяснять, сказала только, что хочет жить самостоятельно.

* * *

В это майское воскресенье без пяти восемь, как обычно, я поднимался по широким ступенькам бывшего Морского банка, сильно пострадавшего от бомбардировок. В послевоенные годы из-за жилищного кризиса его переоборудовали в жилой дом. Девять ступенек, охраняемых двумя каменными карликами, чьи подбородки были вымазаны цветными мелками, вели к подъезду с навесом из кованого железа и двумя разбитыми канделябрами, стилизованными под старину. Сквозь не затоптанные камни ступеней пробилась травка, которая зеленой полоской тянулась чуть ли не до самого лифта. Просторные залы бывшего Морского банка были разделены на четыре части, а перегородки из побеленного картона (я их не видел, но мне рассказывала Титания) не доходили до высоких потолков. «Ноев ковчег, — так называла Титания этот дом, — Ноев ковчег после второго всемирного потопа». Титания занимала помещение бывшей кассы, о чем свидетельствовало заколоченное досками окошечко. Комнатенка располагалась в дальнем конце длинного широкого коридора, в котором сохранились импозантные туалеты с надписями на дверях «Messieurs», «Dames».

В этих коридорах против каждой комнаты жильцы нагородили из картонных ящиков что-то вроде кухонь, размером два на два. Мимо них я прокрадывался на цыпочках, как мимо будки всевидящего привратника. Шипение примусов, женская болтовня, клубы пара, запахи жареного вырывались из окошек, прорезанных в картонных стенах. Я пытался проскользнуть незамеченным, когда же мне это не удавалось, то слышал за спиной обычные в подобных случаях фразы: «Опять явился» или «Он думает, наверное, что тут дом свиданий».