Повести и рассказы писателей Румынии

Я собрался было постучать, но заметил прикнопленную к двери визитную карточку: «Я у Папуши (она заболела), приходи к часу». Я улыбнулся: «Пэпуша» она написала через «а». Еще когда она выписывала квитанции заказчицам, я заметил, что она путает эти две буквы. Подписи не было, но по-польски были напечатаны имя Титании, адрес отеля, название города и улицы, состоящие из одних согласных, так что выговорить все это было невозможно. Карточка вполне могла принадлежать ее матери, Титании-второй.

Я поддел ногтем кнопку, картон визитной карточки на ощупь был первоклассный, на стройке такого не сыщешь. Через черный ход я вышел на лестницу, которая спиралью вела на террасу. Сколько раз мы вместе поднимались по этой лестнице. Стены были покрыты черными хлопьями копоти из котельной. Наверху дул свежий морской ветер. Возле шахты лифта лежала катушка из-под кабеля. Здесь я и остановился, чтобы взглянуть на море. С широкой террасы бывшего Морского банка открывался прекрасный вид. По правде говоря, терраса давно перестала служить террасой, превратившись в подобие скотного двора. Жильцы этого дома, в прошлом деревенские жители, приехали в город после войны и застроили террасу курятниками, разбили здесь грядки, засеяли их луком, укропом, чесноком, а в углу развесили сухие кукурузные початки. Две пустые бельевые веревки раскачивались на ветру. Куры бродили по террасе, удовлетворенно кудахтал. Я немного постоял, полюбовался силуэтом корабля на горизонте, оглядел море, которое яростно накатывало на берег волны и разбивало их в пену. Случалось, во второй половине дня мы поднимались на террасу и гуляли здесь, как в парке. Осенью и весной нам удавалось иногда дождаться захода солнца, летом — никогда. Я уезжал поездом в 18.55 по летнему расписанию, а солнце начинало заходить только тогда, когда я приезжал в М. Мы устраивались между грядками, а лазурное море бушевало под нами: я не видел его спокойным в эти послеобеденные часы.

— Эх! Уплыть бы куда-нибудь на корабле! — говорил я, глядя на волны.

Титания молча клала мне прохладную ладонь на затылок и долго не снимала ее, руки у нее всегда были чуть влажные. Она объясняла, что это от талька, которым она их натирала, когда работала на трапеции, поры сохранили старый рефлекс. Лично я считал, что это просто следствие плохого кровообращения. Мы облюбовали себе местечко, с которого не видна была линия берега, одно сплошное море, и бетонный край террасы превращался тогда в нос корабля, разрезающего морские буруны.

От реальности нас отделял лишь шаг, стоило сделать его, и иллюзия исчезала: мы видели берег, пляж с раздевалками, ребятишек, играющих в футбол или волейбол, и тогда корабль снова превращался в каменное здание банка, ничем не отличавшееся от ему подобных. Я вспоминал слова песни о неподвижном корабле без парусов. Эту песню пели бразильские рабы на шоколадных плантациях; покачиваясь в такт музыке, они топтали зерна какао в огромных амбарах без крыш. В их пении звучала надежда на то, что наступит день, и ненавистные амбары превратятся в корабли, которые увезут их отсюда к берегам Африки. Мелодию я воспроизвести не мог ввиду полного отсутствия слуха, но Титания уверяла, что она должна состоять всего из двух нот — верхней и нижней — и походить на колыбельную или на жалобный стон.

Поэзия рассеивалась, когда на террасу выползала одна из обитательниц дома — снять высохшее белье или покормить кур.

— Этих клушек мы в плавание не возьмем, — злился я, — повыбрасываем их за борт, в конце концов, в любом морском путешествии кто-то может оказаться за бортом.

Титания же предлагала заставить их сначала отдраить палубу, а потом высадить в ближайшем порту.

Мне скоро надоело торчать наверху, и я пошел обратно, пролезая под натянутыми бельевыми веревками. Я вспомнил своего старого друга Барабора и затосковал по нему, по нашим студенческим воскресеньям, когда мы с ним бесцельно бродили за городом.

«Пересечем эту равнину, — говорил он, простирая руку вперед, как полководец на поле битвы, — углубимся в лес и послушаем пение птиц, если они там поют, а если нет, свернем направо и мимо дорожной будки выйдем к вокзалу. Я просто умираю со смеху, когда вижу, как на запасных путях жены дежурных по станции выскакивают на перрон в халатах и кличут своих индюшек…»

Я спустился по спиральной лестнице и остановился перед заколоченным окошечком бывшей кассы. Прислушался, словно Титания могла быть дома, но почему-то не хотела мне открыть. Вот был бы номер… «Для простого чертежника у тебя слишком богатое воображение», — выругал я себя. Я вспомнил о капитане дальнего плавания, который мог в любой момент возвратиться из долгих странствий и о котором в первые недели нашего знакомства судачили тетки в своих картонных кухнях:

— Куда девался твой красавец-капитан? Ты что, порвала с ним? Видный мужчина!