Повести и рассказы писателей Румынии

«Отец, — рассказывал Барабор, — так посмотрел на меня, что по одному его взгляду я понял: хорошего не жди».

— Вот как? Ну давай я благословлю тебя, — усмехнулся отец. Но я уже знал, что за этим последует…»

И едва сын приблизился, отец ударил его наотмашь. Унтер-офицерша бросилась было на выручку, но Барабор цыкнул на нее и велел не вмешиваться: отец, пусть он тиран или пьяница, остается отцом.

— Не надо, слышь, не трогай! — твердил сын, отступая шаг за шагом, стараясь прикрыть лицо рукой. По счастью, отец при ударе вывихнул руку и взвыл от нестерпимой боли. Через неделю, когда вся семья поехала на базар продавать кресты, Барабор оставил свой товар посреди рынка и сбежал с унтер-офицершей в Трансильванию. Все лето они вдвоем тесали камни, мостили дорогу, вбивая молотом в песок камень за камнем, булыгу за булыгой. «Работа распроклятая, копеечная, адская, легче возводить египетские пирамиды, чем вручную мостить дорогу, которой не видно конца. Люди-то по ней будут проходить быстро, не задумываясь о том, что кто-то ползал здесь на четвереньках». К концу дня у них так ломило спину, что они не могли спать лежа, а только так, как работали, — на четвереньках.

Из Трансильвании они подались в Ватра Дорней, и там он нанялся дровосеком. Дровосеку платили больше.

Здесь он и стал Барабором. Бараборами звали холостых, бродячих дровосеков, кочующих с топором за плечами с места на место. Особое племя скитальцев, они нигде долго не задерживались. Сильные и честные, они славились как отчаянные драчуны. На срочную заготовку леса начальство всегда посылало ораву бараборов, и дело слаживалось. Зарабатывая больше других, они хвастались тем, что могут быстро промотать все и остаться в одних лохмотьях, да вдобавок еще и с пробитой головой. «Однажды утром, — с гордостью рассказывал Барабор, — я проснулся в канаве, и бродячий пес лизал меня, как блаженного Иова».

Сначала унтер-офицерша скиталась по заготовкам вместе с ним, работая то поваром, то заведующей столовой, но, когда он начал вести бесшабашную жизнь, она его бросила. Позже ему обрыдли драки после загулов и застольные песни вроде «Пей вино, вино до дна, только бочка нам жена. Бара-бара-бум-бара!» (отсюда и пошло их прозвище «бараборы»). И он пожалел, что потерял унтер-офицершу. Но все шло своим чередом. Он должен был сначала встретиться с унтер-офицершей, потом с бараборами, израсходовать часть своей силы, которая так рано проснулась в нем, и только тогда почувствовать себя свободным.

«Надо признаться, — рассказывал он, — осознавал я это постепенно. Нужна была встреча с унтер-офицершей и с бараборами и многое другое, но смысл происходящего я постиг только после знакомства с господином Зербесом».

Осенью он перевалил через горы и пешком пришел из Родны в Путнинский лесной массив и там в одну из лунных ночей октября услышал, как ревут олени. Черт его дернул сыграть с ними злую шутку. Он приложил ладонь к губам и издал трубный рев, какой издает одинокий самец, задохнувшийся от желания. И она пришла, пришла вместе с другим самцом-оленем, готовым вступить в борьбу со своим одиноким соперником, одолеть его. Они стояли лицом к лицу — олень и человек, его позвавший; со стороны это, видимо, выглядело забавным, во всяком случае, люди, наблюдавшие за ними с края поляны, гоготали, утверждая, что этот самый олень неделю назад подошел к измученной кляче, дремавшей в своей упряжке, перед тем как выйти в поле. С морды его текла пена, расширенными, налитыми кровью глазами глядел он на кобылу, бил копытами землю, и ноздри его трепетали от запаха самки, запаха такого сильного, что трудно было отличить олениху от клячи. Тут было над чем посмеяться.

По субботам все спускались с гор и возвращались обычно не раньше понедельника, а он однажды взял и остался, и тут-то произошло самое главное.

В воскресенье он поднялся ни свет ни заря, сполоснулся холодной водой из колоды и отправился в лес искать подходящий ствол. Он срубил его новым топором, взятым на складе, и приволок на цепи к дому.

— Что ты делаешь? — выглянул наружу повар, услышав удары топора.

— Человека, — ответил он, продолжая рубить.

— Спятил, что ли? — сказал другой.

— Вовсе нет.

— Сегодня же воскресенье! Даже господь бог отдыхал в этот день после сотворения мира.

— У господа было много времени, а у нас нет, — ответил он, — займись-ка лучше своими голубцами.

Позже господин Зербес, тот самый господин Зербес, который больше всего на свете любил все всем разъяснять, узнав об этом случае, счел его проявлением «слепого провидения в самом чистом виде», поскольку нечто подобное произошло раньше с каким-то святым, должно быть, господь бог решил наконец указать Барабору его истинный путь. У всей этой языческой истории с бараборами был некий смысл, говорят, вроде и у древних греков был бог по имени Барабор, от него несло козлом и виноградным суслом, и он с целой толпой пьяниц шествовал обычно на сбор винограда.