Повести и рассказы С. Т. Славутинского

Кроме «Читальщицы», в книжке «Повестей» помещена «История моего деда», тоже бывшая в «Русском вестнике»[11]. Это история, как сам автор предупреждает, – вроде Дубровского: богатый сосед-помещик заедает бедного, но гордого соседа, напустившись на него с неправою тяжбою, которую, однако, все оправдывают. Здесь является перед нами весь произвол помещичьей власти в прошлом столетии и все бесправие, беззащитность – не только крепостных, но даже и бедных дворян перед прихотью сильного магната. Рассказ этот составляет «отрывок из записок», и к нему очень идет короткий, сжатый и несколько спешный тон г. Славутинского. Впрочем, даже и здесь иногда, хоть и читаешь нечто вроде хроники, хочется читателю отдохнуть на подробностях, хочется видеть более отчетливое, более внутреннее развитие факта; но это желание весьма редко удовлетворяется. Мы думаем, что именно этому обязаны рассказы г. Славутинского гораздо меньшим успехом в публике, нежели какого они заслуживают.

Третья из напечатанных теперь повестей, «Чужая беда», знакома читателям «Современника»[12]. В ней более живых картин и сцен, движение повести происходит более в самом действии, а не в пересказе автора. Но и в ней заметен тот же недостаток художественной полноты в очертании образов. Личность богатого старика Терехина, который насквозь видит все плутни головы и может им противодействовать, но не хочет, не желая вмешиваться в чужое дело, а потом, будучи сам задет за живое, собирает все силы на борьбу с головой, но уже поздно, – личность эта очерчена очень рельефно, и внутренний мир этого старика раскрыт нам автором гораздо больше, нежели душевная жизнь других лиц в его повестях. Но и здесь автор не воспользовался случаем воссоздать в своем рассказе весь процесс образования и развития такого характера и такого особенного отношения одного лица к обществу. Он отчетливо выставил нам Терехина в том моменте, в каком он застал его, намекнул даже на причины, от которых старик сделался таким суровым и несообщительным, но намекнул слабо, в общих чертах, и из повести мы можем понять, если подумаем пристально, но не можем осязательно и живо почувствовать, как именно и отчего сложился такой характер и каким образом проявляется он во все стороны жизни. Оттого при чтении повести мы почти не имеем руководительной нити и не можем определить, что именно должен он сделать в таком-то случае, куда он пойдет и до чего дойдет. Узнавши потом из рассказа о его поступке, мы видим, что такой образ действий возможен и естествен; но мы все-таки смутно постигаем его внутреннюю необходимость. Вот отчего повесть не производит такого цельного и глубокого впечатления, какого можно бы ожидать, судя по основной ее мысли и по интересу взятого характера.

Выходит, стало быть, что глубокомысленный критик, о котором мы говорили в начале рецензии, и теперь остается прав с одной стороны: требования искусства не удовлетворяются произведением, в котором выставлена вся правда народной жизни. Но мы смеем думать, что в настоящем случае это – простая случайность, зависящая от личности автора и вообще от недостатка еще в нас того чутья к внутреннему развитию народной жизни, которое так сильно у некоторых писателей наших в отношении к жизни образованных классов. Но никак не решимся мы сказать, чтоб это зависело от самого предмета, никак не согласимся, что искусство должно отказаться от простонародных предметов, потому что их полное и совершенное воспроизведение несогласно с его требованиями. Напротив, в повестях же г. Славутинского, особенно в последней, мы видим, что где он не спешит вперед, а отдается своей наблюдательности и останавливается на картинах народной жизни, там у него выходят живые, занимательные страницы, западающие в память и в то же время неподдельно верные действительности, как и весь строй повестей его. И во всяком случае, если уж выбирать между искусством и действительностью, то пусть лучше будут неудовлетворяющие эстетическим теориям, но верные смыслу действительности рассказы, нежели безукоризненные для отвлеченного искусства, но искажающие жизнь и ее истинное значение.