Повести и рассказы С. Т. Славутинского

Как видите, выставлены перед вами два человека простого звания, не очень привлекательные; но это еще ничего в сравнении с тем, что развивается дальше, в истории отца Татьяны. Он влюбляется в одну мещанскую девушку, хочет соблазнить, но, не успев, решается жениться на ней; для успеха сватовства опять употребляет разные хитрости, действуя особенно на набожную и бестолковую генеральшу Медынскую, крестную мать девушки, через ее духовника. Девушку почти принуждают выйти за Андрея Несторыча, и между тем вскоре после свадьбы он начинает пилить свою жену – зачем она унылый вид имеет и хворает часто. «Вот не было печали, так черти – накачали! Кабы вовремя знанье да веданье! Экую жар-птицу подхватил себе!» и пр. в этом роде беспрестанно говорит он в глаза жене своей, и та, разумеется, сохнет еще больше. Родивши дочь, Таню, она окончательно сделалась больна; Андрей Несторыч бросил ее и завел себе Марфу – девушку, которую он соблазнил и над которой потом надругался не в пример хуже, чем над женой своей. Скоро жена его умерла, и перед смертью ее он пришел в порывистое, исступленное раскаяние и обещал, по ее желанию, отдать Таню на воспитание к Медынской. Обещание это он исполнил, а сам между тем продолжал прежнюю жизнь. Но теперь в нем проявилось новое настроение: он был вечно недоволен и озлоблен, и то, что прежде делал из расчета, с самодовольным наслаждением корысти, то теперь стал делать с неудержимыми порывами злости, с какой-то болью души. Он чаще и чаще стал обращаться к прошедшему, припоминать все, что вытерпел и что заставил других потерпеть, припоминал жену свою, и тоска его еще увеличивалась, Заглушалась она только диким, неистовым разгулом, в котором он доходил до крайней степени мрачного исступления, до забытья, в котором то воображал себя судьею над товарищами, то жертвою, осужденною на казнь; иногда он заставлял даже отпевать себя, и ночью носили его в гробу с похоронным пением по отдаленным улицам города! Но чаще всего срывал он зло на своей Марфе; придравшись к чему-нибудь, он ругал ее и потом бил нещадно – за все, про все, за взгляд, за слово, за молчание, за печаль, за веселость; а потом, избив страшно, требовал, чтобы она плясала и тешила его самого и гостей. А между тем он любил эту женщину, да и она, несмотря ни на что, была к нему страстно привязана.

Во всем этом чрезвычайно много правды, и взгляд автора на основу характера этого лица совершенно верен. Это одна из сильных русских натур, хорошая в основе, но безмерно жадная до жизни и между тем не имеющая средств удовлетворить своей жадности. Обстоятельства толкнули его в самый омут разврата, прежде чем он еще умел понять, где добро и где зло, и он не пассивно погрузился, но деятельно принялся нырять в этом омуте. Но когда он утомился, силы стало поменьше, дела пошли потише, да тут еще и жена-то сгибла по его милости, – ему стало нехорошо на душе, и пришло время оглядки на себя, пришла тоска по напрасно растраченным юным силам, по безумно загубленной жизни. Но, разумеется, он не только не хотел в этом признаться, он даже не понимал истинного свойства и причины своей хандры, оттого и старался топить ее в разгуле и пьянстве. Все это очень верно соображено и замечено автором, и нам кажется, что именно такие характеры, с такими результатами гораздо более общи и близки русской жизни, нежели, например, хотя бы питерщики г. Писемского[10]. Но в то же время мы должны заметить, что у г. Славутинского сделан лишь намек на развитие этого характера; но не проведен он полно и последовательно, не сделан художнически цельно; оттого-то, разумеется, большинство читателей пропускают без внимания это лицо, не заметив даже основы этого характера. Между тем в художнической обработке и при таком знании дела, какое видим мы у г. Славутинского, Андрей Нахрапов мог бы составить особенный тип в нашей литературе.