Повести л-ских писателей

В ноябре или начале декабря 2017 года на мой рабочий номер в Триесте позвонил профессор Лунин из Люблянского университета. (Как мне стало известно, ныне покойный; очень жаль.) Он сказал, что звонит по просьбе своей знакомой из Финляндии – тёзки Александры Домонтович-Коллонтай и дальней её родственницы по отцовской линии. Не имею понятия, верил сам Лунин в эту родственную связь или же сознательно меня обманывал. Как бы то ни было, он рассказал, что его знакомая в восторге от моей книги и почла бы за счастье со мной встретиться, пока гостит в нашем уголке Европы.

За время работы над книгой о Коллонтай я нарисовала себе развесистое древо её потомков и родственников. Никакой Александры Домонтович из Финляндии на этом древе не росло. Но поиск родственников через три-четыре поколения – это нелёгкий процесс. Я вполне допускала, что финская Домонтович по какой-то причине не попалась в мои сети.

Мы встретились в Триесте примерно через неделю после звонка профессора Лунина. Я приняла их у себя дома. Это было правильное решение. В публичном месте наше рандеву вряд ли бы обошлось без вызова полиции кем-нибудь из случайных свидетелей. А у меня дома единственными жертвами стали мой сын и наш кот, да и те через стену.

Меня не удивляет, что финская Домонтович отождествляет себя с Александрой Коллонтай. Её внешнее сходство с Коллонтай поразительно. Немало людей похожи на знаменитостей, но в большинстве случаев это сходство частично. Некто «похожий на Гитлера» обычно похож не на Гитлера, а на некоторые фотографии Гитлера; на Гитлера с чёлкой и усиками; на Гитлера в определённом ракурсе, определённом возрасте и т. п. Я, вероятно, видела все известные снимки Коллонтай и кинохронику с её участием. В облике женщины, которую привёз в Триест профессор Лунин, было что-то от всех этих образов. Иногда в её лице угадывалась салонная Шурочка Домонтович конца 1880-х; иногда – хмурая посланница Советского Союза на приёме у шведского короля. Я не говорю уже о Коллонтай 1917 года, в том же возрасте.

Помню, что это сверхъестественное сходство выбило меня из колеи. Довольно долго я вела себя скорее как наблюдатель, а не участник беседы. Я слушала голос Домонтович, любовалась её мимикой, жестами. По-итальянски она говорила хорошо, хотя и с заметным славянским акцентом. Иногда, не найдя удовлетворяющего её оборота, она ненадолго переходила на английский – и это, кстати, тоже производило впечатление, потому что по-английски она изъяснялась как чистой воды Downton Abbey. Не знаю, где и как она росла, но не удивлюсь, если её биография включает в себя boarding school для богатых девочек.

Попробую восстановить ход её монолога. Начала она наверняка с того, что поблагодарила меня за – не помню дословно, но речь шла о моей обстоятельной работе в архивах, о моём неподдельном сочувствии к объекту исследования и так далее. Я поблагодарила её в ответ и, кажется, упомянула, что зачитывалась статьями Коллонтай ещё в студенчестве. Во всяком случае, почему-то финская Домонтович заговорила о студенческой молодёжи. Дескать, молодежь ещё видит истинное положение дел сквозь дымовые завесы капитализма. Сознание молодёжи не до конца отравлено идеологией потребления. И так далее.

Видимо, после этого она основательно взялась за критику существующего порядка вещей. Она заклеймила глобальную кастовую систему. Уличила западный капитал в маскировке колониализма, в экспорте эксплуатации, в подкупе западного обывателя за крохи богатств, выжатых из рабочего класса на других континентах. Она высмеяла нашу медийную олигархию и развлекательный парламентаризм. Указала на тотальное отчуждение, прикрытое фиговым листом консьюмеристского досуга. Констатировала вырождение буржуазного феминизма. Не помню, в каком порядке всё это говорилось, но тезисы были такие. The greatest hits современного левого дискурса.

Как я уже отметила, я была совершенно заворожена этим выступлением (зачёркнуто) этим зрелищем. Мне живо вспомнились собрания нашего марксистского кружка в Турине. Вспомнилось, как я сидела на полу в прокуренных квартирах и фантазировала, слушая вполуха неумелые доклады. Я воображала тогда, что на месте докладчика – кто-нибудь из великих мёртвых: Маркс, Грамши, Люксембург, Коллонтай. Да, разумеется, Коллонтай. Какими словами прошлась бы она по нашей современности? Что сказала бы о новейшей истории? Теперь я как будто видела это воочию. Опоздав всего на тридцать лет, Коллонтай явилась в мой студенческий кружок, чтобы сказать всё то, что некогда вкладывала в её уста моя фантазия. По крайней мере, касательно современности.

Я неосторожно поделилась с ней этим воспоминанием. Отчётливо помню, что она ухватилась за него, как будто только и ждала повода, чтобы переключить своё гневное красноречие на меня, сделать меня живым символом всего, что не так в этом мире, и таким окольным путём добраться наконец до своих настоящих чувств по поводу моей книги.