Повести л-ских писателей

За целую жизнь, прожитую среди помпезной лжи сверху и рутинной показухи на местах, Лидия Никитична лишь однажды совершила подлог: в 1984 году, когда списала литовскую фантастику как «утерянную читателем». Спору нет, она сделала это, потому что не хотела отдавать хорошую книгу главлитовцам и кагэбэшникам. Но всё же она пошла на обман, и этот обман до сих пор не даёт ей покоя. Она понимает, что её дилемма высосана из пальца; понимает, что занимается нравственной казуистикой. Советской власти больше нет, КГБ вроде бы тоже нет, Союз развалился, а она продолжает играть в то, что Валька, её сестра по матери, всегда называла «честноплюйством». Бывало, ещё при Брежневе, когда муж только умер, придёт, опрокинет рюмки три – и пошло-поехало, как с пластинки:

– Думаешь, Лидка, кому-то есть дело тыщу лет, что ты там не тащишь ничего? Думаешь, ты чего-то этим изменишь? Ни хера ты никогда не изменишь. Декабристка, блядь, из говна вылупивши. Отправила Мишку на кладбище, хапнула квартиру и корчит интеллигенцию. Ни ты, ни писатели твои сраные – ничего вы никогда не измените для простых людей.

Валька была права тогда, и Валька права теперь. С Валькиной точки зрения, с любой точки зрения, её беготня за книжками – курам на смех. Лидия думает об этом, когда присаживается на табуретку, чтобы натянуть сапоги. Думает без особых эмоций, словно не раз мусолила эти мысли раньше. Всё, что её заботит, всё, что она делает, – никчёмно, безнадёжно, безденежно. Она сейчас уже не справляется без Валькиных подачек. Выгонят на пенсию в декабре – совсем без Вальки зубы положит на полку. С нынешними-то ценами.

Лидия нагибается, кряхтя от боли в пояснице, и натягивает сапог на правую ногу. Правая – это которая «медвежья». Лидия после семилетки работала в лесхозе на сортировке. Брёвна покатились, нога застряла где не надо. Так хрустнуло, что до сих пор в ушах отдаётся. Первый раз срослось неправильно. Сломали ещё раз. Второй раз тоже срослось неправильно, но оставили как есть. Дескать, ходить можешь – ну и слава богу.

Ну и правда же: слава богу. То ли богу, то ли тем, кто вместо него. Вот, пишут, инопланетяне есть. Спасибо, инопланетяне. Не волочила б ногу – никаких бы не видела книжек. Никто бы ни в жизнь не пустил в библиотекари. И тогда бы как Валька – тридцать лет на цементном. Или на СПЗ.

– Курам на смех, Лидка… – бормочет Лидия, протягивая руку за вторым сапогом. – Курам на смех…

Опять стреляет в поясницу. В этот раз несравненно больнее, до слёз. Лидия стискивает зубы, чтобы не заорать. Орать прямо сейчас нельзя. За дверью, обшитой в ромбик, кто-то поднимается на пятый этаж. Топает сапожищами, как поддатый слон. Наверное, Вадька из тринадцатой квартиры. Не хватало ещё, чтобы Вадька услыхал, как она воет от боли.

* * *

– Даша!.. Даша!.. Даша!..

Она лежала на спине. Мама стояла рядом на коленях и трясла её за плечи. Мамино лицо, подсвеченное далёким фонарём и чужими окнами, казалось уродливым от горя.

– Даша?..

Увидев, что она открыла глаза, мама перестала её трясти.

– Мама, – сказала Даша.

Руками и затылком она чувствовала, что лежит на холодном песке, но несколько секунд не решалась пошевелиться. Она боялась, что вернётся боль, которая скрутила её на табуретке в прихожей. У неё ещё ни разу в жизни ни в каком месте так не болело.

– Дашка, ты меня…

С маминого лица исчезла трагическая гримаса. Мама подсунула одну руку Даше под голову, другую под лопатки и неуклюже прижала её к себе.

– Дашка, ты меня так напугала. – Мама несколько раз чмокнула её в лоб, висок и макушку. – Ты меня так напугала, что вообще. Я уже думала, ты тоже… Думала, что ты тоже окочурилась от полноты бытия…

Теперь мама стиснула её так крепко, что сделалось больно. Ерунда по сравнению с тем, как болело на табуретке в прихожей, но всё-таки.

– Мам… – прохрипела Даша. – Больно…

– Ой. Извини.

Мама разжала объятия и помогла ей встать на ноги, но не отпустила совсем. Так и держала одной рукой за рукав. Другой рукой немедленно стала отряхивать.

– Блин, вся в песке теперь… Инопланетяне чёртовы… Щас…

– Мам… Я сама могу…

– Все мы сами можем…

Даша смирилась с отряхиванием и долго стояла, как маленькая, дожидаясь, пока мама решит, что её одежда снова выглядит прилично.

– …Ну вот, – наконец сказала мама.

Она вытерла грязную ладонь об свою куртку. Затем встала сбоку от Даши и взяла её под руку.

– Извини, – сказала она при этом. – Можно я за тебя пока поцепляюсь? Я реально перетрусила.

– Конечно, – сказала Даша. – Мам, у меня, кажется, была наводка. В смысле, мне… Я была библиотекаршей из Сланцев. У которой литовские повести.

Мамина рука напряглась, сдавила Дашин локоть, но мгновение спустя размякла до прежнего состояния.

– У-у-у-у… – протянула мама. – Круто. Лидией Никитичной?

– Ага. Ты её что, тоже знаешь?

– Знала. – Мама поёжилась и шмыгнула носом. – Слушай, а холодрыжник-то какой, да? А я-то думала: а-а-август… Пойдём, может, на чердаке всё доскажем? У меня там подарок для тебя. Тематический.

– Ещё полпирога осталось, – сказала Даша. – И бутылка шампанского… Ма-а-а?

– Да-а-а-аш?

– …Всё-всё-всё?