Повести наших дней

За коровником он достал папироску и забылся вдруг, глядя вдаль устойчиво тосковавшими глазами. И мне стало ясно, что за коровник он пришел не курить, а проводить глазами Катю. Именно отсюда как на ладони видно было, как она спорой и легкой походкой уводила за собой послушную рыжую корову, именуемую Ласка́вой, как вперебежку за ней поспешала бабушка Ганя. Вот они скрылись в узком переулке. Но Аким Иванович, забыв обо мне, смотрел в тот же переулок… Он чего-то ждал оттуда, все приподнимался на носки и все больше напрягал зрение. И в своем ожидании он был терпелив. Катя появилась не меньше как через долгих десять минут. Но она не пошла к нам, к коровнику, а круто повернула вправо. И Аким Иванович опустил голову. Я глядел на него и удивлялся тому, как он изменился за два дня и за одну ночь: его всегда развернутые плечи сузились и обвисли, молодой вызов жизни, светившийся на умеренно скуластом, моложавом лице и в карих глазах, потух…

— Напрямую пошла… по склону в родниковую лощину. Даже побежала. Не терпится ей. Скорей к нему…

Но вот он заметил меня и спросил, виновато улыбаясь:

— Что ж это со мной? А?

— Горячо любишь.

— Ты осуждаешь за такую любовь?

— Катя достойна самой большой любви. Но твоя любовь — любовь слепая.

— Как же она у меня два-три дня назад была зрячая — и вот ни с того ни с сего взяла да и ослепла?! — Вопрос мне задан был и упрямо и даже озлобленно.

— Ты ревнуешь к ее молодым воспоминаниям. К тем воспоминаниям, которые когда-то обрадовали ее юную душу!

— Откуда ты это знаешь?

Я всего не мог ему сказать, да и не имел права. Но кое-чем я располагал, чтобы ответить ему, не выдавая Катиной тайны:

— Вчера при обсуждении Анисима Насонова твоя любовь — не знаю, как ее назвать точнее, — всю жизнь Насонова очернила. В озлоблении ты не заметил, что очернил и те немногие, яркие радости Кати. А у таких, как она, в юные годы мало было радостей, и потому-то они ей дороги.

— Или и ты, Михаил Захарович, хочешь, чтобы я за пряники заплатил подороже?

Я невольно повысил голос:

— Аким, не притворяйся!.. Эх, как ты вчера увильнул, когда Катя спросила тебя: «Что ты скажешь про Калисту Лаврентьевну? По-твоему, и она кормила нас дешевыми пряниками?..» У тебя язык не повернулся сказать худое про Калисту Лаврентьевну. А она была не только учительницей, но и самой лучшей воспитательницей Кати.

— А я опять скажу, что не о Калисте была речь, а об Анисиме Насонове. И тут ты, Михаил Захарович, не собьешь меня с правильной дороги.

— А кто ей указал путь к Калисте Лаврентьевне? Кто поболел душой за нее?.. И Катя стала такой, какой ты ее любишь.

Он понял ход моих мыслей.

— Мы ж были с ней в согласии пожениться, еще когда батрачили во дворе Насоновых, — уныло сказал он.

— У тебя с ней была одна доля — батрацкая. Одни помыслы. В трудной жизни вам нужна была взаимная поддержка. И вы договорились… и были с ней в согласии, как ты сказал, пожениться. Понятно… А ведь от той любви грудь твою не обжигало огнем? Плечи тебе не тянуло книзу. Вот этот снег не казался тебе серебряным?

Он молчал, уставившись в далекую точку.

— А вот эту Катю ты любишь так, что при малейшем недоверии к ней в душе пламя полыхает!..

…Еще издали Катя громко сообщает нам:

— Ему как будто лучше! Анна Николаевна, она всегда к нему была с прохладцей! Его надо было напоить отваром травы, а она говорит, что боится к нему подходить. Так я его напоила!.. Акимушка, я загляну в телятник, узнаю, как там хозяйствуют наши бабочки!

Мы провожаем ее взглядами.

— Ты, Аким Иванович, вот по этой Кате огнем сгораешь! Она душой и телом новая!

— Я тоже новый!

— Не спорю с тобой… Она вон свернула со стежки. Бежит по мерзлому снегу, а из-под сапог у нее серебряная пыль… А тебе эта пыль кажется серой, потому что Катя бежит от Насонова!

Он мне ничего не ответил.

* * *

Сегодня рано утром к нам зашел Буркин. Мы уже встали, оделись и сели завтракать.

— А где же Катерина Семеновна? — спросил Буркин.

— Сами дорого бы заплатили, чтобы только поглядеть на нее, — невесело ответил Аким Иванович. — Вот картошку жареную оставила замест себя… И квашеную капусту тоже…

— И за это спасибо ей. Человек она огневой. И как это она со всем успевает? Вот и картошки нажарила. Ее картошки хочу поесть, а ты, Аким, не приглашаешь, — усмехнулся Буркин.

— А ты без приглашений садись и ешь.

Некоторое время мы все трое завтракали молча. Буркин первый отложил вилку в сторону. Похвалил картошку.

— Вы ешьте, ешьте… Аким, в районе уже знают, что Насонова ранили. Высказывают подозрение, что стрелял в него Игнат Еремеев…

— Откуда у тебя такие новости? — спросил Аким Иванович и тоже отложил вилку.

— Еще на заре у меня были два милиционера — один из района, а другой из Терновой. Сейчас же следом за ними пришел и Чикин… Милиционеры и рассказали такую новость: Игнат Еремеев сбежал по дороге… Конвоир зевнул — и он удрал. Так ведь могло случиться?

Аким Иванович на этот вопрос не ответил. Буркин продолжил свой рассказ:

— Есть сведения, что Игната Еремеева мельком видали в Обрывном. Будто бы в леваде у Соньки Поздняковой появился и исчез… Есть там такая Сонька?