Повести наших дней

— Есть. Эта Сонька Позднякова его давняя зазноба. Муж ее в пятнадцатом году на австрийском фронте был убит. Тут в скором времени Игнатка Еремеев стал захаживать к ней… Нахальный черт, отчаянный. Да что я разговорился о нем?! — остановил себя Аким Иванович. — Может, он ночью на своем подворье побывал? Может, дом спалил? А мы ж его подготовили для Совета! — Он вскочил было из-за стола.

— Аким, сядь. Мы тоже с Чикиным и с милиционерами сразу рассудили так, как ты. Но дом стоит невредим, — успокоил Буркин Акима Ивановича. — Ты лучше объясни мне, как этот самый нахальный Игнат Еремеев женился на Анне Тимофеевне?.. Поехал за ней в бедную семью к черту на кулички — в хутор Сосновский, за тридцать километров?

— Приперло — вот и поехал, — уверенно ответил Аким Иванович.

…В ту пору станичным атаманом был Латышев Лука Сергеевич. Офицерского чина он не имел, с действительной вернулся вахмистром. В полку был старательным во всем. Трудную грамоту осилил, развил голос для команды. Если в станицу приезжало окружное начальство, то парадом на плацу командовал вахмистр Латышев:

— …По Церемониальному маршу, повзводно…

Служилые казаки слушали его команду, вздыхали и говорили один другому:

— И дал же господь человеку такой талант!

— Да-а…

— И будто голос у него не толстый, а скорее тонкий, а огласку дает на всю площадь! Да еще норовит повыше хватить, к облакам!

— Ей-богу, норовит!

И об умении Латышева подать на параде команду в хуторах и станице говорили не уставая, в восторге качали головами. Неудивительно, что и окружному атаману понравилась команда вахмистра Латышева, и он высказался: «Ваш станичный атаман, сотник Наумов, жалуется на старость и просит замены. Я бы на месте станичного схода поставил атаманом вахмистра Латышева — под его командой казаки преотлично маршируют».

И поставили станичным атаманом вахмистра из Сосновского хутора. Шестнадцатилетняя Анка доводилась ему племянницей. В атаманском просторном доме появлялась иной раз — приходила из хутора Сосновского помочь по домашности.

Игнат Еремеев при станичном правлении отбывал трехдневную повинность рассыльного. Дел для него в этот день не нашлось. Старший писарь вспомнил, что атаман, отъезжая в хутора, сказал ему, что в караулке рассыльные казаки зевают от скуки. «Так ты одного пошли в мой дровяной сарай нарубить дров. Племянница Анка покажет ему, что и как…»

Дальше привожу подлинные слова Акима Ивановича:

— Только «что» и «как» не Анка показала Игнату Еремееву, а он ей. Там же, в дровяном сарае… Хотел было выкрутиться, так примет было больше чем надо. Невозможно было выкрутиться… живодеру…

Аким Иванович сильнее потемнел в лице.

— Атаман вызвал отца и со всей строгостью сказал ему: «Сын твой опозорил мою племянницу. Преступное дело сделал. Как будете отвечать за это?» Отец Игнатки сразу сообразил, во что ему обойдется ссора с атаманом. «Прикажу сыну обвенчаться», — сказал он. Атаман предупредил его: «Если изменишь слову — обоих упеку… Станичный сход мне поможет в таком деле…» Соседи в один голос разнесли по хутору разговор сына с отцом, когда отец вернулся из станицы. Конь был еще в упряжке, а сын уже наседал на отца: «Ты сам с ней повенчаешься!» А отец ему: «Уши вянут — слухать твои дурацкие речи! Попроси отца, чтобы смастерил кровать пошире. Можешь подушками от нее отгораживаться!» А Игнатка свое: «Не хочу! Не хочу!» Отец ему: «Я тоже не хочу, чтобы Латышев «по Церемониальному маршу» отправил нас с тобой туда, куда Макар телят не гонял!..» Через неделю их обвенчали… А вот какой ширины старый Еремеев смастерил кровать для молодых, про это вам не могу сказать, — закончил рассказ Аким Иванович. — Не бывал у них во флигеле и не знаю…

И тут, тяжело вздохнув, Буркин сказал:

— Я был во флигеле у Анны Тимофеевны. Своими глазами видал эту кровать… На ней на шестерых места хватит. Она больше полкомнаты заняла.

* * *

Уже наступил поздний час вечера. Настроение у Акима Ивановича неразговорчивое, и я знаю почему: мы давно ждем Катю, а она не приходит. Щадя его настроение, я тоже упрямо молчу.

В коридоре звякнула цепочка.

— Наконец-то изволила пожаловать сама Катерина Семеновна, — заметил Аким Иванович, не пытаясь встать со стула.

Я понял, что сегодня мне нужно открывать дверь, запертую на засов. Но впустил я не Катю, а соседку Авдотью Петровну — жену Василия Калиновича Мелованова. Она извинилась за ночное беспокойство. Выразила удивление, что в такой поздний час нет Кати. Мы промолчали так, как будто разговор о Кате нас не интересовал, и ей легче было начать разговор о своем, о наболевшем за последние дни. Полчаса назад закончился ее спор с мужем. Растягивая слова, чтобы нам яснее был их смысл, она говорит:

— Он сказал: «Авдотья, строго приказываю — заткни рот. Вот мои остатние слова: завтра с тобой уезжаем… При любой погоде, пущай рвет и мечет, завтра все равно уезжаем!.. Дал слово людям — сдержу его!»

Немного насторожив внимание, Аким Иванович спросил:

— Это кому же он дал слово?