Повести наших дней

— Да, вот потому-то и я такая требовательная к тебе…

Я собрался и ушел. А Варя осталась сидеть на диване в позе того пассажира, что приготовился сойти на следующей остановке и теперь озабоченно задумался: выйдет ли кто к поезду встретить его?..

Я же ходил теперь по городу тоже как пассажир, который высадился там, где не был добрый десяток лет. Дома, улицы, переулки, трамваи, троллейбусы, заводские трубы, радиомачты, окрапленные желтизной осени тополя, акации и клены — все лишь отдаленно напоминало мне мой город. Даже давно знакомые люди казались наполовину действительными, наполовину вымышленными или наспех, но удачно нарисованными. Что-то оборвалось между мной и живой жизнью города. Что это за живительная нить, без которой окружающее лишь отражается в моих глазах, как в тусклом и равнодушном зеркале?.. Что за нить, если без нее уши мои потеряли связь с сердцем, с помыслами?! Звуки мира проходят через меня ничем не обогащенными, точно никогда я не говорил о них: «Это гудок Сельмаша. Он вырывается, как большая птица. Проносится над крышами и трубами домов и глохнет в степных просторах… Новая смена заняла место у станков, у кранов, у конвейера… А это — мощный, немного отсыревший и хрипловатый голос парохода «Маяковский». Он привез колхозников из станиц и хуторов, привез арбузы, огурцы, живых гусей, кур… и велит, чтобы на причалах порта поскорее освободили ему место…»

Встречается мне сосед — учитель литературы в средней школе. Оказывается, что он с большим интересом прочитал статью мою об Умнове. По его словам, и другие учителя школы с горячей похвалой отзываются о ней. Все они согласны, что писатель обязан все время напряженно искать на ниве народного творчества ростки нового, что выражает собой особенности нашего времени и особенности нашего человека.

Казалось бы, что́ авторскому сердцу может быть дороже этих слов учителя-соседа, а я пристыженно отвечаю:

— Жалко, что нет времени поговорить об этом поподробней…

Сосед спрашивает:

— Куда-нибудь спешите?

Сбивчиво лгу:

— Заболел товарищ… к нему… помочь надо…

— А шли вы очень медленно… Шли очень даже не спеша, — замечает сосед не без удивления.

И я снова лгу:

— Все время не везет этому товарищу… И я задумался о нем… Извините, теперь уж буду идти быстро…

Сотню метров я вынужден был пройти торопливой походкой, а свернув в переулок и скрывшись от глаз соседа за углом дома, снова опустил плечи, замедлил шаг и сразу стал похож на человека, что ищет вчерашний день. Безотчетно следуя маршруту своих необычных прогулок, по крутому склону Широкого проспекта я спустился на набережную Дона. Моя жизнь — не гладкий каток. Ее шероховатые дороги не раз больно царапали меня. И после этого я иногда почему-то оказывался здесь, на скамейке, стоящей в стороне от асфальтовых стежек, в стороне от лестницы, связывающей город с портом. С этой скамейки я не раз наблюдал осенние закаты. Прежде чем опуститься за дома, сгрудившиеся на ленгородском холме, солнце поджигало западный склон неба золотисто-багряным пожаром. В спокойных отсветах этого пожара было много красивого колдовства: когда они ложились на переплеты мостов через Дон, мосты сразу становились легкими, и мощность в них внезапно уступала место изяществу; когда они огромным снопом падали на воду, зеленовато-свинцовые волны вдруг сбивались со строгого ритма и, точно смутившись, начинали толпиться, изламываться и на мгновение застывать на месте… Эти закаты и уходящие в задумчивый сумрак степные просторы Задонья не раз лечили меня. Боль медленно утихала, и мне яснее становилось, что делать завтра, чтобы не расходовать жизнь на мелочи, чтобы потом не мерить ее на миллиметры.

Сегодня на скамейку раздумий я пришел в полдень, и меня здесь лечил не придонский закат, а северо-западный напористый ветер. Он дул с настойчивым постоянством и все время вдоль берега, как будто в его путевке было написано: «Будешь держаться Дона — с пути не собьешься!» Он дул не только на меня и ради меня — его широкий поток проносился над низкими корпусами железнодорожных мастерских, над постройками, рыбозавода, над пристанями… Он покачивал рыбацкие катера, трепал желтые флажки-сигналы в руках проводников, когда поезда проходили через мосты. Он провожал и встречал морские и речные пароходы. Он гнался за машинами, что нескончаемой лентой двигались из степного Задонья к городу и от города в степное Задонье… В моем представлении он озабоченно сопутствовал каждой трудовой дороге людей. Скоро и меня он вынес на освежающий простор, трезвее мысли и желания, где проще понять, что в жизни — большое, а что в ней — маленькое. И я сказал Варе, хотя она не могла этого слышать: