Повести наших дней

Когда Наташка вышла звать Петьку, Ванька уже лежал под одеялом, покуривая, и думал, что жена у него давно стала лучше, сердечней, но такой, как сегодня, он ее не помнил. Эту разительную перемену в ней к добру, к заботе о семье он объяснил по-своему: видно, очень много пережила и передумала за те дни, когда в хутор приходили слухи о гибели всех, кто ушел с хлебным обозом. Теперь она знает, что в доме все живы и здоровы, да и сама жизнь поворачивается опять хорошей стороной…

Открылась дверь, и Наташка ввела в хату Петьку и Хвиноя.

— Попались-таки! Вот теперь она задаст вам перцу! — смеялся Ванька из-под одеяла.

Хвиной со смущенной покорностью снял шапку и сказал:

— Сдаюсь, Наташка. Что надо делать?

— Вы, папаша, раздевайтесь до пояса, а ты, Петька, пока выноси ведра с мыльной водой.

Прежде чем взять ведра и выйти из хаты, Петька шутливо заметил отцу:

— Тоже храбрец нашелся! С первого слова руки кверху — сдаюся!

— Нельзя, Петро… Вечеринка — праздник наш. Нам к нему и подготовиться надо как следует быть… Вон кум Андрей и бороду решил сбрить к чертям собачьим.

Наташка показала Петьке язык и, нахлобучив на него шапку, выпроводила с ведрами из хаты.

Зимняя заря только что погасла, и сумерки, быстро сгущаясь, погнали последний час вечера с такой суетливой поспешностью, словно он был назойливым гостем и мешал установлению длинной зимней ночи.

Мороз немного уменьшился, и пошел редкий, крупный снег. На просторном базу у длинных дощатых яслей со свежей ячменной соломой стояли четыре красные коровы. Бока и спины им присыпало снегом. Ворота почему-то были раскрыты, на середине база валялась опрокинутая цебарка, из нее что-то вылилось, и на свежем снегу темнело пятно, которое поспешно вылизывали две лохматые собаки.

У Аполлона нет теперь ни одного работника, ни одной работницы: невыгодно стало их держать! Комбед требует заключения договоров, а по договорам работникам надо платить куда больше. К тому же хозяин обязан шить им хорошие сапоги, полушубки, валять валенки… Слыханное ли дело? Работник — чужие глаза во дворе, чужое ухо в доме! Двойная невыгода для хозяина! И потому Аполлоновы сами теперь ухаживают за скотом, за лошадьми…

Гашка доит коров, но Петровна, жена Аполлона, недовольна дочерью, потому что она доит наспех, а особенно в те дни, когда спешит в школу, на вечернику. Давно уже не было вечеринок, — думалось, что вовсе заглохнут. Но с обеда прошел слух, что нынче опять собираются в школе веселиться, и Петровна, удивленная тем, что дочь долго не несет удоя, пришла к базу, чтобы посмотреть, что же она там делает.

Она подошла к распахнутым воротам база уже тогда, когда собаки перестали вылизывать темную круговину и, рыча, вылизывали теперь ведро, со звоном катая его по земле. Сокрушенно покачав головой, Петровна задумалась, опустила взгляд и плечи. В накинутом легком полушубке, в мягких сапогах, пошитых по ноге, эта всегда сдержанная, русоволосая, статная, не поддающаяся старости женщина с одним лишь жарким, сверлящим душу вопросом мысленно обращалась к богу: «Да неужто ты оставишь на земле такой порядок?»

И хотя бог привычно отмалчивался, Петровна уверена была, что нет, не оставит он на земле такого порядка!

«Дурной куст вовремя срубишь — простор дашь хорошему кусту, и он потянется, разрастется в вышину и в ширину», — думала она.

Управившись в конюшне, к базу подошел Аполлон и, быстрым взглядом подметив царивший здесь беспорядок и настроение жены, спросил:

— А куда девалась Гашка?

— Куда ж ей больше — в школу, на вечеринку, должно быть, увихрилась. От вечеринок от этих у ней голова мутится, про все забывает…

Аполлон молчал, и тогда она тише и доверительней добавила:

— Вечеринка вечеринкой, а отцу не мешает и то знать, что дочка тайные встречи устраивает с Филькой Бирюковым. Говорят, что у красного шинель теплая, а нашей дочке все холодно. Вот она к его боку-то и жмется.

И, вздохнув, она взяла порожнее ведро, закрыла ворота и пошла от база. Шагая рядом, Аполлон вдруг дернул жену за рукав:

— Как ты думаешь, не избить ли ее так, чтобы долго помнила?

— Может, и нужно…

— Так я, стало быть, на днях займусь этим… Уговоры, знытца, не помогают делу…

Подумав, Петровна высказала опасение:

— А не засудят потом?

— Кто же это может сделать?

— Они же. Ты думал, что они не возвернутся? — намекнула Петровна на то, что муж легко поверил слухам, будто на хлебный обоз в дороге напали бандиты и всех красных активистов порубили.

Через вербы от речки донесся разговор Елизаветы Федоровны с Наташкой:

— Ты ж, тетя Лизавета, пожалуйста, присмотри за поросятами, они ж махонькие. Еще вылезет какой-нибудь из соломы да и замерзнет.

— Иди-иди!.. Хоть наказов мне надавали соседи целый ворох, да уж похлопочу ради вашего дела, — отозвалась Елизавета Федоровна.

Вдалеке, за белыми крышами хат, домов, сараев, за темной грядой садов, верб и тополей, молодые голоса тянули песню, в которой спрашивали кого-то: «Ай, да с кем я эту ночку да коротать буду?»