Повести Невериона

Но сегодня, стоя в кучке других бездельников, она заметила еще кое-что – вернее, осмыслила то, что замечала и раньше. Почти все рабочие в малой пещере были старые, а пятеро явно больные – госпожа Кейн их наверняка отправила бы домой. Некоторые, как и сама Прин, были новенькие, неопытные. Из-за шума никто здесь не смеялся и не шутил, все просто стояли и смотрели. Прин уже начинала их узнавать – старика, старуху, паренька с заячьей губой. И догадывалась, почему они – не сговариваясь, похоже – отлынивают от работы в этот послеобеденный час. Может, она знала это с первого дня, потому и меняла цифры? Нет… она просто боялась записать слишком низкий итог.

Главная пещера наполнила пятьдесят одну бочку, малая две.

Пока она, стоя перед доской, думала, во что бы преобразовать эту двойку – в шестерку, семерку или восьмерку, – Тетти крикнул в дверь, пробегая мимо:

– Граф карету прислал!

Прин, нацарапав на доске «пятьдесят одна» и «две», выскочила наружу.

Может, это запряженный шестеркой фургон, как те, что она видела на перекрестке? Да нет же, нет. Скорее всего просто крытая повозка, в которой они ездили с госпожой Кейн (может, и граф сам правит)? Или такая же колымага, в какой она уезжала из Колхари, а то и вовсе телега для вывоза удобрений. Граф ведь не признаёт церемоний.

На дороге стояла… ну да, повозка, вот и тройка лошадей впряжена. На козлах сидела рабыня в белой дамасковой оборке поверх ошейника. Прин разбирал смех: что за сооружение такое? Можно подумать, его из земли выкопали, столько на нем бугров и отростков.

Она обошла это чудо кругом – рабыня делала вид, будто не замечает.

Сзади и по бокам резьба. Узоры, кажется, схожие… именно что «кажется»: подойдешь на три шага, и видно, что они разные.

У чуда, однако, имелись колеса, и подножка тоже была. Прин села.

Под обивкой сиденья что-то мягкое, вроде соломы, но не колючее. Тряпки? Мох? Чешуйки драконьих детенышей? Возница между тем тронула, и карета покатила на юг.

Перестав ломать голову над тайной набивки, Прин выглянула наружу: на этой стенке резьба была совсем другая, чем с другой стороны. Там были животные, скалы и облака… Прин пересела, чтобы проверить: нет, вовсе растения, птицы и рыбы. Пересела на дальнюю сторону и вместо растений, птиц и рыб увидела животных, скалы и облака. Эта повозка представляла собой весь мир, что лежал за ее пределами. Снаружи, конечно, проплывала лишь малая его часть, но деревья, скалы, облака, звери и птицы, которые могли там водиться – всё говорило о невидимом целом.

Рассматривая теперь внутренние стенки, Прин не заметила, как рабыня свернула вправо на перекрестке. Покосившийся дракон скрылся за поворотом.

Каменистые ручьи, развесистые деревья, цветущий кустарник перемежались деревянным мостом, каменными крылатыми леопардами, мраморной скамьей. Культура придавала натуре человеческие черты, натура обрамляла культуру неведомой историей и головокружительной красотой. От изумления Прин теряла способность отличать одно от другого. Может, это и есть волшебство?

Карета остановилась, к ней подбежала женщина.

– Приехала!

Прин, еще не отошедшая от езды, никак не могла вспомнить, отчего улыбка этой незнакомки знакома ей. И никогда еще не видела такого ярко-красного платья, расшитого по рукавам, подолу и вырезу чем-то блестящим – золотом, не иначе. А ногти на пальцах ног под сверкающим подолом тоже были красные!

– Как я рада. После рассказов графа мне не терпелось тебя увидеть! – Прин с ее помощью не сошла, а точно спорхнула вниз. – Я графиня Ньергринкуга, но все зовут меня Тритти, и ты так зови. Его сиятельство ждет тебя в доме. Ты хорошо доехала?

– Чудесно! – ответила Прин.

Безымянная рабыня – а может, безымянная богиня, покровительница всех путников – уехала куда-то за деревья.

Тритти взяла Прин под руку, и немыслимо мягкий рукав графини побудил гостью заговорить о других чудесах. Об изумрудных мушках на лошадином крупе, о двух больших деревьях за поворотом дороги, о россыпи мелких желтых цветов у ручья. Обычно Прин не говорила вслух о таких вещах, но они жили в ее памяти, и она могла бы о них написать; именно умение писать побуждало ее все чаще и чаще говорить о чем-то подобном и сделало ее с годами, по мнению многих, замечательной собеседницей.

– Ты говоришь с таким воодушевлением… я очарована, – вставила Тритти в одной из коротких пауз.

Прин заставили замолчать два каменных существа с когтями и распростертыми крыльями у входа в дом – орлы, драконы? В переднем чертоге на высоких треножниках горели чаши-светильники.

– Граф только утром сказал мне, что ты придешь, – сказала Тритти, – и я ничего не успела придумать. – Вдоль одной из стен висели одежды столь же ярких и нежных тонов, как платье хозяйки, но дальняя, служившая арсеналом, была еще занимательней: здесь рядами стояли копья, круглились щиты, со стропил свисали тридцать-сорок мечей. – Боюсь, всё будет очень по-домашнему. Граф, приглашая тебя, не знал, что к нам нагрянут все дети разом. Мой Ардра почти твой сверстник, ему четырнадцать…

– Мне пятнадцать, – сказала Прин.