Повести Невериона

– Да это настоящая сказка, – сказал Иниге.

Прин улыбнулась. В ее кубке плескались розовые и голубые волны.

– Да, только ее по-разному рассказывают… могу и так и сяк. Когда эта девушка сотворила всевозможные ужасы и научилась разному волшебству, ее отец с материнской… – Напиток затуманился – может быть, от ее слюны. – То есть покойный отец… или дядя с материнской стороны… привел ее в каменную палату или в башню, вроде вашей, и она увидела… город! – Она прищурилась. Слезы стояли в глазах, застилая слушателей. – А на пиру… чудесный был пир, никогда такого не едала и не пила… на пиру ее не то отец, не то дядя сделал нечто ужасное…

Молчание накатывало волнами, но Ардра сказал:

– Это хорошая сказка, мы все ее знаем. И остановилась ты в нужном месте, но теперь должна рассказать до конца.

Еще глоток – холодный, но согревающий.

– Он сделал нечто ужасное, только я не помню, как его звали. Это важно, но я, кажется, никогда и не знала.

Глаза заволокло что-то красное. Платье Тритти… вот и лицо наверху.

– Чудесная история, я очень ее люблю. Мы все любим. Старые сказки самые лучшие, а эта к тому же необходима, чтобы поднять из воды затонувший город. Не говори только, что забыла имя королевского дяди! В этом вся соль, особенно когда ты рассказываешь эту историю нам!

– Я плохая рассказчица. Лучше бы все это записать, обдумывая каждое слово. – Прин чувствовала себя крайне нехорошо и неловко. – Если б меня не заставляли рассказывать, я написала бы всё по правде и поняла, почему это так много значит для меня и для вас…

– Жью-Грутн. Мы все это знаем, поэтому не важно, насколько хорошо ты рассказываешь. Дядю королевы с материнской стороны звали Жью-Грутн. Это родовое имя моего мужа и всех его предков. В старых сказках имена утрачивают значение, но мы любим, когда наши гости… Это часть механизма – граф ведь, кажется, тебе объяснил? У нас в этом свой интерес, как ты понимаешь…

Прин уставилась в мерцающий кубок.

– Граф Жью-Грутн дал ей…

Из кубка пахнуло ужасом, и всё, что было дальше, смешалось у нее в голове.

Отшвырнула она кубок?

Закричала?

Перевернула боковой столик?

Опрокинула свою кушетку и раскидала подушки?

Бросилась бежать, оттолкнув Иниге и Лавик?

Позднее она рассудила, что определенно сделала какие-то три вещи, а одну определенно не сделала. Но что она сделала, а что нет, Прин не могла сказать, хотя много раз перечисляла содеянное на глине, воске и пергаменте. Чем она размахивала – клинком Дикой Ини или ножом, которым резали мясо, когда Джента отскочил назад, растопырив руки, а граф спрятался за ним и перехватил рвущегося в бой Ардру? Она помнила, как развевался плащ графа – запуталась она в нем или пробежала насквозь? «Держи ее!» – крикнул кто-то, а кто-то еще – граф, не она – завопил: «Осторожно, астролябия!» И «Не пускайте ее!» Но она уже выбежала через одну из арок.

Что же было потом?

Она бежала по нескончаемым покоям и коридорам в поисках выхода? И рабы в белых нашейных оборках шарахались от нее? Выскочила в сад и побежала через кусты в темноту? Оказалась на какой-то скале, ухватилась за ветку; внизу прошли люди с факелами во главе с Иниге, говоря: «Вон туда… ты ведь слышал?» – и что-то на варварском языке. Задержалась перед скошенным полем с облетевшим деревом в середине – значит, светила луна? Побежала по стерне, по мокрой почему-то земле. Влетела во мрак со светлыми пятнами, где что-то щекотало ее, хлестало по ногам, хватало за цепь на шее, которую она охотно бы сорвала сама.

Она пыталась встать, упершись руками в гальку, и что-то светило ей прямо в глаза. Огромная луна – в горах она ни разу такой не видела – стояла над волнистым горизонтом.

Галька сыпалась вниз. Над головой высился большой камень, рядом торчал еще один, пониже. Оба белели в ночи, как мел.

Прин села, обхватила руками колени. Ее подташнивало, но если посидеть тихо, может и обойдется. Наплывал туман, светила луна.

Вверху раздался крик. Сквозь круговерть листьев летела какая-то птица – мелькнуло зеленое крыло, и лунный свет поглотил все краски. Прин поднялась и вышла на край обрыва. Под ней клубился туман, под туманом катились волны, набегая на берег. Она набрала воздуху до боли в животе, едва не потеряв равновесие, и прокричала:

– Я, Прин, хочу предостеречь Морского Змея против Голубой Цапли!

Откуда она взяла эти слова? В тумане взметнулась серебряная струя, и Прин, зажав себе рот, отступила.

Под обрывом в тумане колебалось что-то еще. Вода? Нет, что-то плотнее воды.

Послышался всплеск, за ним другой. Вода раскрывалась, будто цветок, роняя в туман раскаленные лепестки.

Земля под ногами чуть заметно дрожала, бриз уже не шептал в ушах, а ревел.

Прин хотела сесть снова, боясь упасть, но застыла на месте. Из тумана вставала твердь.

Вот поднялись три башни и мост между ними. В них прорезались окна.

Море пенилось, со стен струилась вода. Здания поднимались; одно подпирало другое, покосившееся.

Туман обволакивал Прин со всех сторон. Вода отливала нефритом, пена – слоновой костью. Между домами пролегли улицы, на перекрестках вихрились водовороты.