Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Не смей приказывать... ну, кажется, тебе можно. Ладно, ладно. Иду наверх.

Она дождалась скрипа ступеней над головой и облокотилась о стол. - Слушай, Эмансипор Риз.

Он успел выпить половину рома. Поднявшиеся глаза были затуманены.

- Големы. Они колдовские, верно? Могущественное колдовство.

- Полагаю...

- У лорда Клыгрызуба Когта их целых три.

Мужчина фыркнул. - Прости, вырвалось. Три, говоришь? Да. Но сейчас уже два.

- Именно. Я о том самом.

Он заморгал. - Извини? О чем том самом? Кажется, я упустил.

- Твои господа - один пошел и убил одного из големов. Нелегко это, убивать гору железа и тому подобного.

- Даже знать не желаю, - заявил Эмансипор. - Но уж поверь, Корбал Броч убивал и худших.

- Да неужели? Интересно бы послушать. Очень.

- Но сильнее нужно опасаться Бочелена, - продолжал Риз, отхлебывая очередную порцию рома.

- Второго?

- Да. Второго.

- Заклинатели?

Мужчина кивнул. И засмеялся снова: - Клыгрызуб!

Она поерзала по стулу внушительной массой, пытаясь податься вперед еще сильнее, но помешали груди. Старуха с руганью подняла одну и шлепнула на столешницу. Потом другую. Глянула на Эмансипора, уловив ответный взгляд. - Милые, не так ли? Позже познакомлю вас поближе. Но твои хозяева, Эмансипор Риз...

- Манси сойдет. Зови меня Манси.

- Лучше. На несколько Худом клятых слогов лучше. Манси. Они заклинатели?

Он кивнул.

- Идут к крепости в одиночку. Они глупые?

Эмансипор воздел дрожащий палец. - Ах, какой интересный вопрос. Я о том, что есть степени глупости, ясно? Видела, как баран лупит тупой башкой о камень? Почему о камень? Потому что рядом нет другого барана. Ваш Выбейзуб там, наверху, стоит на скалах - причем один-одинешенек.

Она вгляделась в него и не спеша кивнула. - Да, с тех пор как бросил в темницу брата.

Эмансипор беззаботно взмахнул рукой: - И там, наверху, они проверят, чья башка тупее.

- А что, если...

- Вот и увидим.

- Ты не въезжаешь, Манси. Тупая башка против тупой башки - это звучит хорошо. Люблю тупые башки. Думаешь, легко жить в страхе?

Старик уставился на нее, расплываясь в ухмылке. - Лучше умирать смеясь, Феловиль.

Она встала. - Давай поищем тебе еду повкуснее. Чтобы протрезвел. Нам с тобой есть о чем потолковать.

- Нам?

- Да. Потолкуем, перейдем к сделке, а от сделки к кое-чему еще, от чего все счастливыми бывают. Трезвей, Манси. Для тебя есть много девиц, они прямо тут.

- Очень мило, - сказал он, пытаясь свести глаза. - Но девицы заставляют меня чувствовать возраст.

- Еще лучше. Тогда ты получишь нас.

- Вас?

Она подняла титьки. - Нас.

В нескольких шагах Якль попятился, увидев, как Феловиль выпячивает перед моряком груди. - Но, - шепнул он себе, - если и есть способ хорошо провести время... - Он оглянулся на других посетителей, завсегдатаев всех до одного, и заподозрил, что сам стал завсегдатаем. Типа того. Удивиться можно, как вещи, которых ты желал при жизни, сами падают в карман после смерти.

Но ведь это ж типично, не так ли? Величию лучше всего подобает пепельно-серое лицо, затянутые мглой глаза и поза, не допускающая суетливости. Даже посредственность дотянется до величия, если просто умрет. Думая в эти дни об истории, он мог мысленно представить целый ряд великих мужей и жен, всяческих героев, и ни один не был жив. Нет, они стояли, сторожа великие мгновения минувшего, слепые к последствиям и наследиям своих деяний. В чем-то себялюбиво, но на хороший манер. Смерть - способ сказать миру... "Пошел ты на хрен. Насадите себя на собственный хрен, хренакнутые хрены! Пошли на хрен навеки и если не знаете, что такое вечный хрен - глядите на нас, хренолюбы, как мы вечно хреначим и ни хрена не дадим за вас. Просто хреначим и хреначим!"

Тут он подумал, не впал ли в струю гнева. Если подумать хорошенько, это бессмысленно. "Не лучше ли глотать обиды, а? Та веревка не сломала мне шею, а может сломала. Кто знает. Но убило меня удушье. Удушение, лицо синеет, язык высунулся, глаза выпучены. Вот такое удушение. Так что глотать больно.

Хрен, хочу ли я убить их всех? Хмм, трудный вопрос. Помозгуем-ка.

Ведь больше заняться нечем.

Но тот большой толстый, тащивший трупы. Это как-то тревожит. Особенно меня, который мертв, но не совсем.