Повести о карме

С влажным хрустом лопата входила в холмик, выворачивая наружу пласты мягкой, плохо утрамбованной земли. В земле извивались жирные дождевые черви. Когда от холмика ничего не осталось, Кэцу обернулся ко мне, просительно улыбаясь: «Может, хватит, господин?» Я покачал головой: «Нет, продолжай». Оскальзываясь, птицелов стал копать дальше. Это длилось недолго: лопата вскоре наткнулась на какое-то препятствие и застряла. Кэцу копнул слева, справа — нет, не идёт. Вновь покосившись на меня, он опустился на колени и принялся разгребать рыхлую землю руками.

— Тут что-то есть, господин! Что-то закопано!

— Что?

— В полотно завёрнуто. Да, полотно, жёлтое такое… А-а-а-а!

Вопя как резаный, птицелов опрокинулся на спину, резво откатился в сторону, подальше от разрытой ямы. Вскочив на ноги, он припустил прочь с быстротой зайца, преследуемого лисой.

Мигеру невозмутимо проводил его взглядом.

— Стой!

Птицелов не слышал.

— Да стой же, дурень!

Добежав до ближайших деревьев, птицелов остановился. Отчаянно приплясывая на месте, он плевался и отряхивался.

— Что там?

— Там… Там мертвец, господин! Я осквернён! Осквернён!

— Осквернён?

В голосе Мигеру звучало удивление.

— Чепуха, отмоешься! — крикнул я птицелову. — Очистишься, в храм сходишь.

— Да! Да! Буду целый день мыться! И в храм схожу, да!

— Вот и хорошо. А теперь вернись и закончи работу.

— Нет! Нет, господин! Я туда больше ни ногой! Ни рукой!

— Вернись сейчас же!

— Близко не подойду! Простите, господин! Я не могу! Да меня Шика в постель не пустит, если узнает!

— Так не говори ей!

— Не говорить? Шике?!

— Ну да!

— Вы правы, господин! Я не стану ей говорить! Ни словечка не скажу! Вот прямо ни единого!..

Кажется, Кэцу был до глубины души поражён этой новой для него идеей: ничего не говорить жене. Голос птицелова перешёл в невнятное бормотание, Кэцу вновь принялся остервенело чистить одежду и руки. К могиле он не вернётся, понял я. Даже за сотню золотых кобанов.

— Мигеру! Закончи то, что он начал.

Маска каонай повернулась в мою сторону. Мигеру пожал плечами и направился к разверстой могиле. Подходя к ней, он проделывал странный обряд: подносил ладонь ко лбу, к животу, к плечам по очереди, затем поцеловал собственные пальцы. При этом он бормотал себе под нос какие-то таинственные заклинания. Наверное, так варвары отгоняли злых духов.

Подобрав лопату, брошенную птицеловом, каонай счистил ею остатки земли с того, что покоилось в могиле.

— Тело завёрнуто в полотно, как он и сказал. Разворачивать?

— Разворачивай.

Я постарался, чтобы мой голос не дрогнул. Тревожить мёртвых — последнее дело. И небезопасное к тому же. Вот как явится сейчас неупокоенный дух! Злой, голодный, мстительный!

Но я должен был узнать правду.

Мигеру не испытывал на сей счёт особого беспокойства. Присев на корточки, он принялся за дело. В отличие от Кэцу, скверны он не боялся — или не подавал виду.

— Готово.

Не «готово, господин», а просто «готово». Ладно, решил я. Сейчас не время ставить каонай на место. Подходить к могиле не хотелось, но я себя пересилил.

Поначалу я не мог оторвать взгляд от ржавой полосы, что рассекла горло мертвеца. Казалось, это дорога в ад, прямиком в мрачные глубины преисподней князя Эмма. В лёгких кончился воздух, я глубоко вздохнул и бросил глазеть на смертельную рану. На восковом, с синеватым отливом лице мертвеца не было ни пудры, ни румян, ни бровей, нарисованных тушью. Поэтому я не сразу понял, что передо мной женщина.

Такое лицо могло бы принадлежать и мужчине. Молодому крепкому мужчине лет тридцати, а может, младше. Высокие скулы, плотно сжатый рот — и в смерти лицо это хранило сердитое выражение, добавляя покойнице возраста.

Ни боли, ни страдания, ни страха. Суровость и упрямство. И что-то ещё, что я чувствовал, но не мог выразить словами.

Тёмно-зелёное кимоно из плотной ткани. Тонкий золотистый рисунок: ветви ивы, стебли бамбука. Судя по очертаниям тела под одеждой, женщина при жизни была худощавая, но крепкого сложения. Приказать Мигеру раздеть труп? Убедиться, нет ли на теле других ран или иных повреждений? Нет, это выше моих сил. Достаточно! Птицелов рассказал правду — женщину зарезали — и честно заслужил свою награду.

— Заворачивай.

Каонай повиновался. Когда края грязно-жёлтого полотнища вновь скрыли тело, я заметил, что в могиле, кроме трупа, лежит посох.

Нет, не посох.

Оружие.

2 «В случае неудачи я останусь жить!»

— Нижайше прошу разрешения войти!

— Входите, младший дознаватель. У вас есть, что доложить?

— Да, Сэки-сан.

— Докладывайте. И покороче!

— Слушаюсь, Сэки-сан.

Старший дознаватель сидел не на походном стуле, а на циновке, очень мягкой и очень дорогой. Слушал он меня, по привычке насупив брови, но внимательно, не перебивая. Донос птицелова, хижина лесорубов, выскобленная дочиста, пятнышко крови, могила в лесу, труп женщины с перерезанным горлом…

И найденная в могиле нагината[67].