Повести о ростовщике Торквемаде

Ближайшие соседи бросились обнимать торжествующего оратора, все были точно в бреду. Какие жаркие объятья, какая толчея и взволнованность! Беднягу чуть не разорвали в клочья; лицо его лоснилось, словно смазанное жиром, глаза горели, рот кривился в судорожной улыбке; он положительно не знал, как отвечать на шумные изъявления восторга. Вслед за первой волной ринулись, толкаясь и давя друг друга, все остальные, движимые стадным чувством, растроганные шумными приветствиями, охваченные общим волнением, которое так заразительно действует на человека в толпе. Дон Хуан Гуальберто Серрано, обливаясь потом и покраснев, как индюк, мог только произнести прерывающимся голосом: «Замечательно, дружище, замечательно!» Кругом утверждали, что в жизни не слышали более потрясающей речи.

— Так сразу и видно практичного человека, человека действия!

— Перед нами апостол Здравого смысла. Вот как надо рассуждать, вот как надо говорить. Мои искреннейшие поздравления, сеньор дон Франсиско.

— Великолепно… Разрешите обнять вас. О, какие замечательные слова вы нам сказали!..

— Слова, проникшие в самое сердце. Что за человек!.. Увидите, скоро вы будете у нас министром.

— Я? Полноте, — возразил скряга, которому уже порядком надоели все эти объятья.

— Я произнес несколько учтивых слов, только и всего.

— Несколько слов? Скажите лучше — несколько тысяч великих, замечательных мыслей… Позвольте вас обнять. Поистине, это было чудесно.

Одним из последних подошел Морентин и, обнимая скрягу с притворной сердечностью и улыбкой светского человека, проговорил:

— Превосходно! Вы проявили себя истым оратором. Я не шучу, — великим оратором…

— Бросьте, ради бога.

— Оратором, да, сеньор, — подхватил Вильялонга, напуская на себя серьезность, как он умел это делать в подобных случаях. — Вы нам высказали отличные мысли и в прекрасной форме. Примите мои поздравления.

И, наконец, подошел Сарате; заливаясь слезами, неподдельными слезами, ибо ученый педант был вдобавок еще ловким комедиантом, он обнял дона Франсиско и воскликнул: «Ах, что за вечер, какой волнующий вечер!.. Мои поздравления от лица науки… да… науки, которую вы сумели, как никто, поднять на щит. Какой гениальный синтез! Всемирный способ передвижения! Друг мой, я не могу удержаться, слезы сами льются из глаз».

При прощании — снова объятья, снова пожатья рук, снова фимиам. Потрясенный головокружительным успехом, дон Франсиско на миг усомнился в его неподдельности. А что, если люди глумились над ним? Но нет, не может быть, ведь он и в самом деле выступал толково, говорил он себе без ложной скромности. Вот досада, что не было при этом великого Доносо.

Ближайшие друзья проводили его до дома и там, перед входом, устроили новую овацию. А дома были уже получены точные сведения, и едва он переступил порог гостиной, как навстречу ему бросились с объятьями жена и свояченица. Узнав о тяжелом состоянии жены Доносо, Крус и Фидела, искренне любившие свою давнишнюю приятельницу, опечалились, но при появлении героя дня обе дамы вмиг перешли от уныния к радости и присоединили свои голоса к общему хору поздравлений.

— Меня нисколько не удивляет твой триумф, дорогой Тор, — сказала ему жена. — Я была уверена, что ты отлично выступишь. Ты сам себе не отдаешь отчета в своем таланте.

— Я, по правде говоря, ожидала успеха, — добавила Крус, — но он превзошел все мои ожидания. Не знаю, что вам еще остается желать в жизни. Вы достигли всего: мир лежит у ваших ног… Ну, скажите, чего бы вы еще желали?

— Я? Ничего. Только бы вам не вздумалось еще больше расширить круг наших друзей, дорогая сеньора. Наш круг и без того достаточно широк. Хватит уже.

— Вот как? — рассмеялась домоправительница. — Но ведь мы только начинаем… Советую приготовиться.

— Что же еще?.. — прошептал Торквемада, задрожав как осиновый лист.

— Завтра поговорим.

Эти зловещие слова отравили радость минуты, и скряга провел тревожную ночь не столько из-за нервного возбуждения, вызванного его «апофеозом», сколько из-за таинственных угроз безжалостной мучительницы.

На следующий день он тщетно ожидал поздравлений от Рафаэля. Легкое недомогание удерживало слепого в его новой комнате на третьем этаже, он не пускал к себе никогр, кроме Крус. Утренние газеты еще больше польстили тщеславию оратора и великого человека, до небес восхваляя его здравый смысл и энергию. Весь день не прекращался поток визитов друзей и посторонних лиц: дипломаты, высшие чиновники министерства финансов и внутренних дел, генералы, депутаты, сенаторы и даже два министра, и у всех было одно на языке: оратор высказал весьма значительные мысли, удачно поставив точки над i. Среди посетителей не хватало лишь короля8 папы римского и императора Германии, Не отстала от других и церковь: в дом явились, чтобы воскурить фимиам перед скрягой, преподобный настоятель доминиканцев падре Респальдиса и сеньор епископ антиохийский; оба не поскупились на льстивые похвалы. «Блаженны богатые, — сказал с евангельской кротостью его преосвященство, — иже по-христиански обращают свои богатства на пользу нуждающимся».