Повести о ростовщике Торквемаде

В коллекции было три-четыре картины, перед которыми — пресвятая Мария! — вышеупомянутые критики застывали, разинув рот, а из Лондона даже приехал некий проныра, представитель National Gallery, с целью купить одну из них, предложив Торквемаде — шутка сказать! — пятьсот фунтов стерлингов. Это было похоже на сказку. Речь шла о Мазаччо, в подлинности которого одно время сомневались, пока консилиум мудрецов, в просторечии антикваров, понаехавших из Франции и Италии, не объявил картину аутентичной. Мазаччо! Нo, что бы вы думали представлял собой этот Мазаччо? Картинка, в которой с первого взгляда ничего и не разберешь; сплошная темень, и лишь приглядевшись, можно средь этого чернильного мрака различить торс одной фигуры да бедро другой. То было крещение Иисуса, но его не узнала бы даже родная мать, — так по крайней мере считал законный владелец бесценного сокровища. Впрочем, обстоятельство это мало волновало скрягу; пускай дождем сыплются на его голову все Мазаччо мира, — он интересуется коммерцией, а не искусством. Ценнейшими считались также пять других полотен: Парис Бордоне, Себастьян дель Пьомбо, Мемлинг, фра Анджелнко и Сурбаран; вместе с остальными картинами, а также вазами, статуями, драгоценными ларцами, коврами и доспехами все это составляло в глазах дона Франсиско своего рода золотые россыпи обеих Индий. Он смотрел на картины, как на акции преуспевающих, надёжно управляемых компаний, как на ценные бумаги, которые можно легко и выгодно реализовать на любом рынке мира. Ни разу не остановился он полюбоваться красотой произведений искусства, признаваясь в простоте душевной, что не видит проку в этой мазне, зато испытывал восторг, граничащий с вдохновением, изучая опись, составленную искусным реставратором, или музейной крысой, где подробное описание и разбор достоинств каждого полотна или гравюры сопровождались примерной оценкой согласно каталогам иностранных дельцов, торговавших древней и современной мазней.

Итак, огромный, полный своеобразия дворец был освящен музами и внушал почтение своей родословной. Рассказчик не в состоянии описать всех чудес, ибо первый потеряется в лабиринте залов и галерей, блистающих лучшими образцами искусства и выставляющих напоказ роскошь, невиданную от сотворения мира до наших дней. Четыре пятых дворца были населены обитателями фантастического царства, облаченными в разноцветные причудливые одеяния, или обнаженными статуями, обладающими таким совершенством форм, словно натурой им служили существа иной, не нашей породы. Ныне мы открываем только лицо, а наше жалкое телосложение прячем под уродливой одеждой… Весь этот мир вымысла сохранялся в идеальном порядке под ревностным надзором старшей в роде дель Агила, лично наблюдавшей за уборкой, которую производил целый отряд служителей, — вышколенных в пинакотеках, музеях и других европейских Индиях.

Скажем в заключение, что домоправительница, смешав в единое крутое тесто состояния Гравелинас, дель Агила и Торквемады, не сочла бы достойно завершенным свой план восстановления дома в былом величии и блеске, если бы не завела соответствующий своим понятиям штат прислуги. Древний род, великолепный дворец и не менее великолепный капитал не могли существовать без целой толпы слуг обоего пола. Итак, сеньора наняла персонал, сообразуясь со своими представлениями о достоинстве и ни в чем не желая отступать от них. Конюшенная и каретная часть, равно как и кухня, были поставлены на такую ногу, какая приличествует княжеской семье. Горничные, камердинеры, лакеи и пажи, швейцары, гладильщицы и прочие слуги составляли вместе с вышеупомянутыми двумя службами целое войско, которого достало бы в случае надобности защищать осажденную крепость.