Повести о ростовщике Торквемаде

Не прошло и месяца после установленного modus vi-vendi, как дон Франсиско, раздраженный обострившейся к весне болезнью, повел осаду против основных пунктов договора. Не довольствуясь тем, что Крус обязалась не вмешиваться впредь в его дела, он стал беззастенчиво придираться, предъявляя вздорные и несправедливые претензии. То ему казалось, что Крус сократила штат прислуги лишь в ущерб ему, главе дома, и ловко оградила при этом свои личные интересы. То его раздражала толпа священников и ханжей, которая наводнила дворец и часовню. Дескать, часовня принадлежит ему и пользоваться ею надлежит лишь по воскресеньям и праздничным дням. Звуки органа и постоянных песнопений сводят его с ума, а хор девушек собирается вовсе не для спевки, я для встречи с ухажерами. Но он, Торквемада, не допустит, чтобы его домашняя часовня служила местом свиданий…

Подобные грубые и непристойные выходки повторялись все чаще, и как-то утром маркиз де Caн Элой совсем распоясался, за что и получил жестокую отповедь от отца Гамборены. Терзаемый острыми болями в животе, Торквемада разозлился в свою очередь, и оба повысили голос; миссионер вышел из себя; скряга не унимался, отвечая с раздражением и перемежая брань с жалобами на сильные боли.

— Вы сегодня невозможны, сеньор маркиз, — сказал, наконец, Гамборена. — Извинением вам служит лишь ваша болезнь, и, пожалуй, мне лучше умолкнуть. Скажу лишь одно: поспешите вызвать врачей, самых знающих, опытных врачей и посоветуйтесь с ними. Тяжелый недуг омрачает состояние вашего духа, затемняет разум. Больному приходится прощать самые чудовищные выходки. Он не отвечает за свои слова, во всем виновны больная печень и разлившаяся желчь.

— Вот именно желчь, сеньор Гамборена, но, как известно, нет ничего проще, как справиться с желчью. В чем же причина болезни? А вот в чем. Никто обо мне не заботится, никому я не нужен. Это-то и губит мое здоровье. Будь жива моя Фиделя или моя Сильвия, будь они, наконец, обе живы, все было бы по-иному. Но теперь я в моем собственном доме брошен на произвол судьбы, в этом дворце, который давит меня, высасывает из меня кровь. Вам известно, что я принес себя в жертву на алтарь домашнего покоя, но никто не желает принести себя в жертву на алтарь моего благополучия. Как сохранить здоровье, если в этом доме стала готовить такие кушанья, что от них вол и тот аппетит потеряет… Меня убивают, меня медленно умерщвляют, а когда я корчусь от невыносимых болей, раздаются оглушительные звуки органа и песнопения монахинь, от которых стынет в жилах кровь и переворачиваются внутренности.

Глава 7

Услышав с порога комнаты эти вздорные сетования, Крус поспешно вошла, стараясь вызвать на своем лице миролюбивую улыбку.

— Но мы уже давно не меняли повара, — воскликнула она, — и кушанья у нас по-прежнему здоровые и питательные. Во всем виновато ваше пищеварение, последнее время оно совсем разладилось. Пеняйте же на причуды вашего желудка, а стол тут ни при чём. Впрочем, стоит вам сказать слово, и мы все изменим. Заказывайте, и все будет приготовлено как вы желаете.

— Оставьте меня, оставьте меня, ради бога, в покое, Крусита, — простонал маркиз, опускаясь на диван. — Ничего я не хочу, все мне противно. Даже изобретенное мною вино с фруктовым соком оказалось самым отвратительным пойлом в мире!

— Так пейте шатильон, он вам придется по вкусу, — отличная приправа к кушаньям и помощь пищеварению… А что до шума в часовне — вы больше не услышите органа: мы отправимся молиться в другое месте. Мы все здесь для того, чтобы угождать вам, оберегать от неприятностей, Стоит вам лишь приказать, и все будет по-вашему».

Эти смиренные слова, исполненные желания угодить больному, смягчили гнев миллионера; Крус вышла, и скряга вновь остался наедине с Гамбореной, который посоветовал ему запастись терпением, как лучшим средством против страданий, и целиком положиться на врачей, — им виднее, как излечить больного. Возможно, однако, что медицина окажется бессильной, — болезнь запущена, общее состояние пациента тяжелое. Правильнее всего ждать наихудшего и приготовиться к неизбежному переходу в лучший мир, где нет страданий.

— Так неужто мне придется умереть? — с раздражением воскликнул Торквемада. — Выходит, что я стою, как говорится, на краю могилы и не смею думать ни о чем, кроме моих похорон?

— О ваших похоронах позаботятся другие. Вам же следует думать о более важных вопросах. С человеком, обладающим твердым характером, надо говорить начистоту.