Повести. Рассказы

— Боже! Померла? Царство небесное. А будто вчера нас с нею поп в школе за «Отче наш» драл. Да, слава богу, только одну зиму и проходили в школу, а то совсем бы памороки поотбил. Ну, раз Мария, тогда здесь не копайте… Вот здесь. Тут мой старик похоронен. Так я весной деревца посажу и разом их могилки доглядывать буду. Они ж друзья с ним были. Я его еще ревновала к ней. Славная девка была. Вы кто ей будете? Внуки, что ли?

Выкопав яму в глубоко промерзшей земле, мы усталые возвращались домой. Около переезда нас догнала свадьба в две подводы. Сани, сбруя увиты гирляндами цветов. На спинах резвых дончаков полыхали кумачовые попоны. На первых санях пели, помахивали руками в такт песен… У всех на головах венки — они сливались в один громадный букет.

Первые сани пронеслись мимо и обдали нас снежной пылью. Вторые еще не успели поравняться, как кто-то зычно крикнул:

— Стой, кучер!

Из саней выскочил Ефим Иванович с венком на голове:

— Гей-гей, девки! Женихи приехали! Здорово, орлы! А ну, девчата, волоките их в сани!

Несколько девушек выскочили из саней и направились к нам, но Григорий преградил им лопатой дорогу и так посмотрел на них, что они отпрянули.

— Да ты что, сын? — изумился Ефим Иванович.

— Пойдем домой, — зло сказал Григорий и, резко повернувшись, пошел прочь.

— Зачем домой? Едемте гулять. Да что вы, черти? А-а, сатана с вами…

Он вскочил в сани, гикнул, и свадьба унеслась.

Пришел он домой часа через два. Злой, недовольный тем, что не дали ему догулять. Пьяный, шатаясь, Ефим Иванович вошел в кухню и раздраженно спросил:

— Ну, что тут еще такое?

Ему никто не отвечал. Он прошел в комнату и остановился у двери.

Я видел, как трезвели его глаза. Мутные, они сначала просветлели, потом стали расширяться, стали огромными, яркими, а потом опять помутились, только теперь не от вина, а от горя. Я видел, как он перестал шататься и окаменел. В эту минуту он, наверное, понял то, чего не мог понять за все свои пятьдесят лет… У него было несколько жен, любовниц, много друзей по бутылке, но никому никогда он не был дорог так, как матери. Даже когда он оскорблял ее, в ее сердце все равно оставался для него теплый уголок.

Ефим Иванович, видно, никак не мог согласиться с тем, что произошло. Растерянно ходил вокруг бабушки, дрожащими руками притрагивался к ее лицу, к платью, поправлял зачем-то подушечку под ее маленькой седой головой. Потом недоверчиво ощупывал себя, опять ходил, согнувшись, вокруг гроба, что-то повторяя про себя. Потом бросился на грудь бабушки и зарыдал.

Григорий стоял у заиндевевшего окна, сжав зубы.

Отец вспомнил о нем. Подошел.

— Ты не плачешь, сын? Плачь, плачь! — закричал он и затем тяжело выдохнул. — Горе нам без нашей старушки. — Хотел обнять Григория, но тот отстранил его своей большой рукой, чем-то очень похожей на руку бабушки, и сказал:

— Не надо, батя. Не хочу. — И вышел.

СТРАННО

Конец ноября был каким-то странным. Снегу выпало много, но он почти весь растаял. Из-за жидких серых туч иногда выглядывало солнце, посмеиваясь над землей и над людьми. На деревьях стали набухать почки, и было боязно, что они лопнут, из них выплеснутся нежные наивные листочки, а вечером их хватит мороз, и они погибнут…

Во дворе, освободившись от недавно выпавшего снега, зазеленела трава, и совсем как весной мальчишки играли в футбол. На них были старенькие легкие пальто и ушанки.

Когда игра была в самом разгаре, во двор прибежал Сашка Степанов. Без шапки, в сером пальто нараспашку.

— Здорово, Сашок! Постукай немного! — крикнул ему вратарь.

Сашка, прославленный на этой улице футболист, ни слова не говоря, снисходительно улыбаясь, лениво направился к мячу. Мяч без свиста, но очень точно, у самого тополя прошел в «ворота».

Тимка, вратарь, не смутился: знал, с кем имеет дело. Мальчишки восхищенно перешептывались.

— Хорошо, Сашок! Дай-ка еще одну. Вы! Подайте мяч!

Ребята быстро подали.

Второй удар был таким же точным, но на этот раз вратарь «вытащил» мяч из самого угла, хотя больно ударился щекой о тополь.

Еще несколько ударов… Тимка успешно защищал ворота, то на траве, то ловя мяч над головой. Ребята восхищались своим вратарем и начинали скептически посматривать на Сашку. Сашка же, хотя и продолжал снисходительно улыбаться, но все-таки вытащил руки из карманов и послал в ворота со злостью «штуку», за ней другую. Потом ударил мимо… И снова со свистом — в ворота!

За игроками внимательно наблюдала девочка в светлой барашковой шапке-ушанке. Это была Шурочка-Снегурочка. Так ее прозвали еще в третьем классе, когда она изображала в спектакле Снегурочку, а теперь мальчишки ее звали просто Снегуркой. Может быть, потому, что она уже подросла?

Девочка громко восторгалась смелыми бросками Тимки, аплодировала ему…

— Браво, вратарь!

Когда Сашка бил мимо ворот, она кричала:

— Мазила, маза! Вон с поля!