Повести разных лет

— Ефрем Сергеич! Может, Ефрем Сергеич, еще выпьете?

— Благодарю, Фанни Яковлевна. Я не хочу.

Выпил еще чаю. Написал на конфетной бумажке:

«Москва. Никитская, 5. Издателю журнала «Баптист». Прошу не высылать журнала Загатному Ефрему Сергеевичу. Загатный».

Оделся довольно тепло. Бульваром шел тихо. В окнах часовщиков были надписи: «Верное время». У Острова, Быстрова, Бодрова, у Харкина — у всех было верное время. Который был час — Ефрем не запомнил.

На телеграфе встал в очередь. Очередь была небольшая — три человека, — но томилась, как настоящая.

Страшная, гигантского роста старуха гудела носом, как телеграфный столб.

Бледная женщина писала на бланке: «Выезжай измучилась», другой рукой прижимала к боку эмалированный таз с узелком.

— Не знаете, — жалобно спрашивала страшную старуху бледная женщина, — не знаете, в девять или в десять открываются бани?

— В девять, милая, — гудела старуха, — на Девятой линии в девять.

— Слава богу…

«Интересно, — думал Ефрем, — покраснеет ли она после бани? Фу, глупостями я занят больше, чем делом».

С почты шел также неспешно. Погода успела испортиться: полил дождь. Сразу вдруг стало грязно, точно с неба лилась готовая уже грязь. Грязь была снежная.

«Цирк под водой, — висели афиши, — одиннадцатого марта цирк под водой».

— Унылая пора, очей очарованье, — мечтал в дверях парикмахер. — Увы, увы, увы… Увылая пора…

Пришлось зайти побриться, постричься.

В сердце было томление.

Отправился на городскую станцию купить билет.

Отдыхать. Отдыхать. Ловко бы уехать домой этак дня через два…

Увы, очей очарованье! — билет подкузьмил.

— На ближайшие пять суток, — объявил кассир, — билетов у меня нет.

— Нет?..

— Обратитесь напротив…

— Напротив?..

— В отдел доставки билетов на дом.

— На дом?..

— Гражданин, не задерживайте.

— Я не задерживаю, — отошел.

Направился через зал в отдел доставки билетов на дом.

Счастливые и несчастные с виду люди беспокойно бродили по залу, стояли у касс, рассчитывались, толкались, закусывали, читали газеты.

Зал был велик: больше, чем в Доме Евангелия.

«Здесь продаются билеты на Псков, Витебск, Минск». Там — в царство божие… Плохой каламбур. Ох, плохой! Сходить мне еще раз туда? Побузить!

В Дом Евангелия! Ну конечно сходить. Я им досажу. Знаю, чем досадить. Когда там собрание? В четверг там собрание. А сегодня пятница… Вот и к лучшему, что билетов нет: побузить не успел бы. Это будет мое первое публичное агитационное выступление. Я докажу Илье с Клавдией, что я, как антирелигиозник, не хуже их. Лучше их».

Билет заказал на двадцать второе. На неделю вперед.

«Явлюсь. Выступлю. Знаю, что говорить. Досажу. Не боюсь я и Таси. Да, и Таси не боюсь… Пусть слушает. Съездить сейчас разве к Лепецу? Как давно мы не виделись. Поделиться несчастьями, счастьями…»

Сел на четверку. Дорогой хотел еще кой о чем поразмыслить. Отогнул воротник — этого было как будто совершенно достаточно, чтобы начать думать. Но некстати развлекали соседи.

Двое интеллигентных мужчин ссорились. Они оспаривали вопрос: гуманнее ли Иван Николаевич Петра Николаевича. Спор их был злобен.

— Никак, — хрипел один, — никак не могу согласиться.

— Черт знает, — кричал другой, — черт знает! Если бы Петр Николаевич узнал, что вы считаете его негуманным, он не спустил бы вам этого даром…

Выпивший грязный парень просил выпившего чистого старичка.

— Тесть, я прошу тебя, тесть!.. Тесть, ну прошу тебя, тесть!..

— Не, — равнодушничал старик. — Не.

«Тесть-то не из того теста, — расценивал соседей Ефрем. — Не из того. А зять — что с него взять!»

На Среднем Ефрем вышел. Грязным бульваром, безлюдной почти Восьмой линией, вонючим, как всегда в марте, двором добрался до Лепецевой квартиры. Но Лепеца не только не оказалось дома, но и не оказалось вообще в доме: в прошлую пятницу, сообщили Ефрему, Лепец съехал с квартиры неизвестно куда. Поискал Ефрем дворника, дядю Федула, у которого, вспомнил, губы, действительно, были надуты, — хотел расспросить, куда выбыл Лепец, — не мог найти: где-то скитался дворник с утра.

Отправился Ефрем восвояси ни с чем.

Дома, валяясь на кровати, листал старые газеты, журналы. Подпись под одной фотографией гласила: «Сезонники собираются на обед». На снимке же ничего, кроме строящегося дома, не было видно.

«Подпись, — соображал Ефрем, — наверно, ошибочна. Следовало бы: «Сезонники ушли на обед». …Кстати. Целую неделю я буду бездельничать… Что, если заняться мне… той статьей… о национальном стыде?.. Идея! Но… это надо хорошенько обдумать. И что писать, в какой форме: фельетон? статью? Если фельетон, придется раскрыть этот факт с Лепецем. Конкретный же факт. Но, черт его знает, не хочется ввязывать Лепеца. Он мне друг. Нельзя. Придется — статью… Не называя фамилии, прочего — описать, обобщить, сделать вывод…»

К вечеру принесли денежный перевод — сто рублей — и письмо от отца (беспокойное письмо: отец только что узнал о болезни Ефрема).