Повести

Панька ждал его, чтобы нынче же уехать в Царское Село. Панька теперь был младшим садовником.

Время было тревожное. Все знали, что царь Александр умер. Но никто не знал, кто из братьев царя будет царствовать — Константин или Николай.

Дядя Ефрем пришёл очень поздно — взволнованный и как будто оглушённый.

— Слышал, что на площади-то делается?

— Не знаю ничего…

— Восстание! Гвардейцы хотят царя скинуть!

— Царя? На площади?!

— Встали возле Петрова памятника стеной. У офицеров сабли в руках! Солдаты с примкнутыми штыками стоят, как в бою!

— Ох, батюшки! — в ужасе произнесла тётка. — А ехать-то как же?

— Какое там ехать! — досадливо отозвался ямщик. — Все заставы закрыли.

— Что же теперь будет?

— То ли царь будет, то ли нет, — сказал дядя Ефрем.

— Я не про то, — стонала тётка, — я про Николая!

— Про великого-то князя? — спросил Панька. — Ну и шут с ним! Знаю я его!

— Да не про этого! Про нашего Николая!

Дядя и племянник растерянно посмотрели друг на друга.

— Николай-то в гвардии! — спохватился дядя Ефрем.

— Думаешь, он там?

Дядя Ефрем сплюнул.

— Может статься, что и там. Почём я знаю?

— Вот что, дядя Ефрем, — озабоченно промолвил Панька, — надо идти.

— Куда?

— На площадь!

Дядя Ефрем нахмурил густые брови и долго гладил бороду.

— Да, племянник, — сказал он, — надо идти.

— Ахти, убьют вас! — закричала тётка.

— Авось не убьют, — сказал ямщик, — а я один могу троих свалить.

— Тётенька, не волнуйте себя, — прибавил Панька, — мы в самый бой не полезем, а будем сбоку.

И он решительно надел шинель.

На площадь пройти не удалось, потому что все соседние улицы были забиты густой толпой. Здесь были люди всех званий, и больше всего мастеровых. Говорили и про царских братьев, и про господ офицеров, и что теперь, стало быть, всем воля будет. И ещё говорили про то, что солдат на площади мало, а с другой стороны, от Адмиралтейства, сила валит и даже кавалерия прискакала.

— Послушай, Паня, — сказал дядя Ефрем, — никуда мы тут не пробьёмся. Пойдём в сенатское здание. У меня там сторож знакомый.

В сенатское здание пройти оказалось проще простого. Сторожа не было, и народ валом валил по чёрной лестнице, прямо на чердак, а с чердака на крышу.

С крыши открылось зрелище невиданное. На площади двумя чёрными квадратами стояли гвардейские солдаты. Видны были офицеры с обнажёнными саблями. Блестели штыки. С другой стороны, вдоль здания Адмиралтейства, и дальше, на Адмиралтейской площади, стояла кавалерия, а сбоку группа генералов на лошадях. Деревянные леса строящегося Исаакиевского собора были усеяны людьми.

Ветер дул с Невы, трепал знамёна и сдувал снег с крыш. Низкие, серые облака двигались над площадью и над бронзовым памятником Петру I, который сидел спиной к восставшим, словно его всё это не касалось.

Панька присмотрелся к стоявшим на площади. Брата Николая он не увидел, да и трудно было разглядеть солдат, стоявших строем в одинаковой зимней форме. Зато Панька ясно увидел две знакомые с детства фигуры: это были долговязый Кюхельбекер и плотный, широкий Пущин.

Кюхельбекер был во фраке и в круглой шляпе. В руке он держал огромный пистолет. В другой руке у него была сабля. Он метался между строем солдат и штатскими, которые стояли у ограды памятника. Среди них выделялся Пущин в меховой накидке и меховой же шапке.

Пущин стоял неподвижно, опустив руки. Голова его ушла в плечи. Он словно вглядывался в даль.

Тайное общество стало явным. И в этот день, 14 декабря, всё должно было решиться — придёт ли в Россию свобода или всё рухнет на долгие годы.

На площади стояло три тысячи восставших солдат и офицеров. Против них было собрано двенадцать тысяч.

Панька увидел, как от Адмиралтейства поскакали к рядам восставших несколько всадников. Один из них был в треугольной шляпе с чёрным султаном.

Панька знал этого всадника — это был младший брат покойного царя Михаил Павлович, тот самый, который в Царском Селе ломал хлыстом розовые кусты.

— А этого сюда ещё зачем принесло? — проворчал Панька сквозь зубы.

Сидевший рядом с ним на крыше дюжий мужчина в армяке усмехнулся и сказал:

— Уговаривать едет…

Но Михаилу Павловичу и слова сказать не пришлось. Кюхельбекер прицелился в него из пистолета. Царский брат повернул коня и поскакал обратно.

Кюхельбекер спустил курок, но выстрела не было. Вильгельм злобно поглядел на пистолет и хотел швырнуть его в снег, но какой-то усатый унтер-офицер схватил его за руку.

— Что делаете, ваше благородие? Снегом забьётся, стрелять не будет. Осечка у вас случилась, поберегите заряд!

Панька этого не слышал, но понял, что пистолет не выстрелил.

— Эх, и тут у него всё не как у людей! — проговорил он в сердцах.

— Ты его знаешь? — спросил дядя Ефрем.

— Как не знать! Из наших, лицейских!

Хрипло заиграла труба, кавалерия построилась.

Послышалась команда, засверкали сабли, и всадники поскакали на чёрный квадрат.

Солдаты взяли «к плечу». Громыхнул залп, взметнулся белый дым, две лошади упали, другие вздыбились.

Кавалерия рассеялась и помчалась обратно.

— Вот так лихо! — сказал мужчина в армяке. — Раньше уговаривали, а теперь, видишь, за сабли взялись!

— А раньше что было?