Повестка дня

Этим событиям посвящены самые тяжелые страницы его мемуаров «Реквием по Австрии». Рассказ о пребывании в Бергхофе, подробно прокомментированный ТАСС, начинается описанием вида из окна. С позволения Гитлера австрийский канцлер сел. Он чувствовал себя неловко: то клал ногу на ногу, то расцеплял ноги. Он словно оцепенел, силы его покинули. Тревога, которую Шушниг испытывал в автомобиле, усилилась, страх словно парил под кессонным потолком, прятался под креслами. Точно не зная, что сказать, Шушниг повернул голову, залюбовался пейзажем, затем с подобием некоего энтузиазма вспомнил о решающих переговорах, проходивших, вероятно, именно в этом кабинете. Внезапно Гитлер воскликнул: «Мы здесь не ради беседы о пейзаже или о погоде!» Шушнига будто парализовало, он переборол себя, смущенно, неумело предпринял попытку заговорить о несчастном австро-германском июльском соглашении 1936 года, будто и приехал он лишь с целью прояснить кое-какие мелочи, разрешить малосущественные сложности. Наконец, в отчаянии цепляясь за собственную добросовестность, как за спасательный круг, австрийский канцлер заявил, что в последние годы ведет немецкую, исключительно немецкую политику! Этих-то слов Адольф Гитлер и ждал.

«О! Вы это называете немецкой политикой, господин Шушниг? Напротив, вы все сделали, чтобы обойти принципы немецкой политики!» — проорал фюрер. И после того как Шушниг неудачно попробовал оправдаться, Гитлер рассвирепел: «Кстати, Австрия никогда не помогала рейху. Ее история состоит из бесконечного ряда предательств».

У Шушнига вдруг вспотели ладони, и какой огромной показалась ему комната! А ведь обстановка выглядела спокойной: на креслах с вульгарной обивкой лежали слишком мягкие подушки, стены были обшиты деревом, на абажуре болтались маленькие уютные помпоны. А Шушниг словно сидел на замерзшей траве, под высоким зимним небом, напротив гор. Окно расширилось, выросло до невероятных размеров. Гитлер смотрел бледными глазами. Шушниг снова положил ногу на ногу, поправил очки.

Гитлер обращался к Шушнигу «господин», а тот упорно продолжал произносить слово «канцлер»; Гитлер послал Шушнига к черту, а тот, чтобы оправдаться, сказал, будто ведет немецкую политику; и вот Гитлер оскорбляет Австрию, кричит, что участие Австрии в делах Германии равно нулю. А терпимый, великодушный Шушниг, вместо того чтобы встать и уйти, пытается вспомнить, подобно послушному ученику, пример значительного вклада Австрии в ход мировых событий. В смятении он лихорадочно роется в карманах вековой истории. Но память пуста, мир пуст, Австрия пуста. Фюрер не сводит с Шушнига глаз. Какой же пример приходит в голову отчаявшемуся человеку? Бетховен. Старый добрый вспыльчивый глухой Людвиг ван Бетховен, республиканец, потерявший надежду одиночка. Именно Бетховена, смуглого сына алкоголика, извлек из закоулков своей памяти Курт фон Шушниг, австрийский канцлер, маленький боязливый аристократ, расист. Бетховен показался ему белым флагом. Бедный Шушниг. Он решил противопоставить безумию Девятую симфонию, военной агрессии — «Апассионату», и все в попытках доказать, что Австрия сыграла свою роль в мировой истории.

«Бетховен не австриец, — неожиданно возражает Гитлер, — он немец». И это правда. Шушниг совсем забыл. Бетховен немец, спору нет. Он родился в Бонне. А Бонн, как ни подступайся, как ни анализируй исторические события, как ни зарывайся в политику, никогда не был австрийским городом. Бонн — такая же Австрия, как Париж! С тем же успехом можно было бы назвать Бетховена румыном или даже украинцем, хорватом, на худой конец марсельцем — Марсель от Германии не дальше Вены.

«Верно, — бормочет Шушниг, — но австрийцы считают его своим». Совещание глав государств явно не задалось.

Погода стояла пасмурная. Встреча закончилась. Предстоял совместный обед. Гитлер и Шушниг бок о бок спустились по лестнице. Перед входом в столовую австрийский канцлер заметил портрет Бисмарка, который его поразил: левое веко неумолимо нависает над глазом, взгляд холодный, пронзительный, кожа дряблая. В столовой главы государств сели за стол, Гитлер занял место по центру, австрийский канцлер — напротив. Обед проходил нормально. Гитлер казался расслабленным, даже говорливым. С детской радостью он поведал о намерении построить в Гамбурге самый грандиозный мост в мире. Затем, не в силах, видимо, сдержаться, он прибавил, что воздвигнет в Германии небоскребы, и американцы поймут: немцы и в архитектуре их превосходят. Позже канцлеры проследовали в гостиную. Кофе подавали молодые эсэсовцы. Когда Гитлер удалился, Шушниг стал нервно курить.