Повествования разных времен

«Коллектив газеты… выражает глубокое соболезнование сотруднику редакции В. М. Терновому в связи с постигшим его горем — кончиной матери».

Когда в последний раз навестил ее — так тяжко было глядеть на знакомое лицо. С самого начала детства, с начала жизни знакомое. А теперь искаженное отечностью до неузнаваемости. То самое лицо, которое когда-то так любил и целовал отец… А если бы отец не погиб в сорок третьем, дожил бы до сего времени и увидел теперь ее лицо — т а к и м?..

В тот последний раз мать была не в силах говорить, только тихо гладила руку сына своей рукой, всегда такой ласковой, а сейчас вспухшей и перебинтованной после уколов. Он представил себе, как вонзаются иглы шприцев в эту руку, такую не чужую…

Терновой глядел на мать, а спину и затылок беспокоили глаза остальных старух, лежавших в этой четырехместной палате, таких же обреченных и беспомощных. Они давно уже привыкли к сыну своей подруги по несчастью, просили его то няню позвать, то выйти на пару минут, то воды подать. А он привыкнуть не мог. Не в силах был смотреть на них, неудержимо тянуло поскорей вырваться из этого адского помещения, названного богоугодным словом «больница». И вырывался, с ощущением саднящей грусти и непреходящей досады — на себя, на неумолимые законы природы, на ограниченность своих возможностей.

Бывает грусть возвышенная, тихая. И бывает грусть досадная, неспокойная. После каждого посещения больницы Терновой испытывал грусть досадную. Понимал, что мать вынуждена была оставаться здесь, не могла вослед за сыном вырваться отсюда. А он-то, чем он мог ей помочь? И все же… И все же минута, проведенная им здесь, была для нее хоть каким-то, более чем относительным облегчением.

«Какая прелесть ваш сынок», — говорили ей старухи, говорили без зависти. Все они были одинокими и бескорыстно радовались его приходу.

Гораздо чаще палату навещала Аня, жена Тернового. И обслуживала всех четверых, заменяя единственную на весь этаж нянечку, которую не всегда докличешься. Сама она была учительницей классов, занимавшихся только в первую смену, поэтому вторую половину дня, если не было педсоветов, методобъединений и профсобраний, проводила в больнице, у постели свекрови, а тетрадки и дневники проверяла уже после, засиживаясь допоздна, хотя вставать ей приходилось к первому уроку и еще полчаса добираться до школы в потрескивающем от перегрузки автобусе. Маленького Виталика забирал из детсада Терновой, а в те дни, когда задерживался в редакции, приходилось договариваться с соседями. Но как быть, если придется отправиться в очередную командировку? Ведь таковая не за горами. Спецкору газеты нельзя подолгу без выездов…

«Какая прелесть ваша жена, — говорили ему несчастные старухи. — Как она ухаживает за вашей мамой, родная дочь так не сумела бы». И Терновой в который уже раз всей душой преклонялся перед этой невесть за какие заслуги внезапно доставшейся на его долю женщиной, у которой прекрасным оказалось не только лицо…

«И мама у вас такая тихая, терпеливая, — продолжали старухи. — Так нам жалко ее…» Тут они совсем по-детски плакали, а он не знал, куда девать себя.

И в то последнее посещение, когда мать молча гладила его руку, будто просила еще остаться, еще побыть хоть немного, — он тогда, как на грех, особенно спешил: надо было провести партсобрание (ждали представителя райкома), подписывался его материал (с трудом невероятным добытый и с еще большим трудом пробитый на полосу — если бы не поддержка Главного, ничего бы не вышло), Терновому позарез нужно было поскорее вернуться в редакцию, а бессильная рука матери все не отпускала. Но он так спешил… Встал со стула, бережно положив ее забинтованную кисть на одеяло, наклонился, коснулся губами седых волос на виске. И ушел. Даже не оглянулся в дверях.

Это было их последнее свидание, на другой день ее оперировали. Оказалось — поздно. Да и возраст…

Терновому все чудится, что мать — где-то там, в холодном нежилом морге, недвижимая, молча, не имея сил подать голос, зовет его, без надежды, все зовет и зовет… Он слышит ее голос, ослабевший и ласковый ее голос недавнего времени, когда она еще могла подойти к телефону в больничном коридоре и позвонить ему на работу. Теперь она уже не может позвонить, никогда не сможет, а он слышит: «Здравствуй, Витенька… Здравствуй, сынок… Я не помешала тебе?..»

Изо всех сил Терновой сдерживает то, что помимо воли поднимается к горлу и глазам. Он один сейчас в своем кабинете, его никто не видит. Сдерживается просто по привычке. И никак это не удается…

ЗАВЯЖЕМ С ПОНЕДЕЛЬНИКА