Повествования разных времен

В сто девятой комнате располагались двое. Каждый сидел за своим двухтумбовым столом, заваленным рукописями, гранками и полосами. У каждого на столе стоял телефонный аппарат. У Кузьмицкого — черный и блестящий, как «Волга» Главного. У Петра Пичугина же телефон был безлико-серый, и когда он держал захватанную трубку у своей до лоска выбритой тугой щеки, унылый цвет трубки контрастировал с жизнеутверждающим румянцем его физиономии.

Вороной телефон Кузьмицкого подал голос — тот снял трубку, болезненно перекосил чересчур правильное и чересчур бледное лицо (не дают, дьяволы, покоя ни на минуту!), отозвался неприветливым тоном чрезвычайно занятого бюрократа:

— Да! Редакция слушает!

Пичугин, вдумчиво вычитывающий прессовую полосу, неторопливо поднял глаза, светлеющие на смугло-багряном лице. Остановил спокойный взгляд на гримасничающем Кузьмицком.

— Нет, сегодня никак, — отбивался тот, вздыхая натужно и изо всех сил стараясь не взорваться. — Нет, не могу, версточный день… Нет, не надо, я сам позвоню. Ну, пока, извини… Нет, не звони, я сам. Ну, целую тебя, целую!

Последние слова он выдавил с невероятным усилием.

Пичугин сочувственно осклабился.

— В брошюре одного полковника иностранной разведки, — начал он не спеша и назидательно, — изданной у нас еще в годы войны, едва ли не каждая глава заканчивалась предупреждением: остерегайтесь женщин!

— Женщины! — Кузьмицкого передернуло. — Невозможно работать!

Затем несчастный извлек из ящика стола какую-то измятую шпаргалку и, заглядывая в нее, набрал номер. Лицо его стало предупредительно-любезным.

— Харитон Матвеевич? Добрый день, это Кузьмицкий… Спасибо… Что-что? Плохо слышно, гудки какие-то… Как жизнь молодая? По-старому, Харитон Матвеич… Да, несомненно… Конечно, понимаю… Но мы планируем в ближайшие номера… Разумеется, Харитон Матвеич… Пожалуйста, Харитон Матвеич… Непременно передам, спасибо. Она тоже просила вас всячески приветствовать… Всего доброго, ждем с нетерпением. Всего доброго, Харитон Матвеич! — Кузьмицкий швырнул трубку, вытер платком высокий лоб. — Навязался на мою шею… Кретин недоделанный! Напишет левой ногой…

Пичугин, снова углубившийся было в чтение, решительно подписал прессовую полосу, отодвинул ее. Потянулся, блаженствуя.

— А не пора ли нам, пан Кузьмицкий, пообедать? В четыре ведь летучка. По дороге в буфет сдадим пресс.

— Погоди, Петушок. Сейчас только врез сочиню, сдадим вместе с прессом. Пока будем питаться, наберут. Минут десять, ладно?

— Индийские слоны… — Пичугин сладчайшим образом зевнул в голос и продолжал наставительно: — Так вот, индийские слоны, которые таскают бревна, народ исключительно организованный. Как наступит время обедать, слон бросает свое бревно незамедлительно. Где застигнет его обеденный перерыв, там и бросает. А случается, осерчает и в погонщика бревнышком запустит. Но такое — редкость. Слоны — ребята дисциплинированные.

— Слоны! — Кузьмицкий скосоротился. — Ведь ни черта же мне не заплатят за этот врез. Хоть бы пятерку подкинули. Какому-нибудь люмпену за одно шевеление пальцем на бутылку кидают, а тут… Кстати, сколько я тебе должен?

— Нисколько. Квиты.

— Ну да?

— Остерегайтесь женщин, пан Кузьмицкий. Ранний склероз и затяжной маразм, никудышная память, а на последней стадии затрудненная речь и дрожание конечностей — вот до чего доведет вас выносливейшая половина рода человеческого.

— Сам, что ли, убедился? А что ж не упомянул преждевременного облысения? — огрызнулся тот, но тут же взглянул на Пичугина виновато и преданно, по-собачьи. — Ты не обиделся, Петушок? Извини, не сердись. Сейчас пойдем, потерпи. Еще две строки отпечатаю на «собаке»…

«Собакой» газетчики называли бланк, на котором оформлялась первая страница идущего в набор материала. Штамп в верхней части бланка предусматривал множество всяческих виз — редактора, зама, зава, бюро проверки, секретариата, бог весть кого там еще. Под визами — на свободном месте — начинался текст. Однажды Пичугин, шаля, намалевал на этом оставленном для текста чистом месте веселого щенка — собака на «собаке»! Долго любовался своим шедевром, хмыкал удовлетворенно, затем показал Кузьмицкому и сотруднице их отдела Лере Краюхиной. Та не оценила, даже не улыбнулась. Пичугин насупился, решительно скомкал шедевр и бросил в корзину…

Кузьмицкий остервенело гонял каретку пишущей машинки. Там что-то заедало, бедняга нервничал, торопясь, шипел и чертыхался.

— Отдал бы Крошке Кэт, — посоветовал Пичугин. — Ее прямая обязанность. А мы бы пока подзаправились.

— Крошка! Ты что, не знаешь? Это полдня ждать одну страницу. И в каждой строке по три опечатки. Не выношу ее! Эту идиотскую манеру — боязнь говорить в полный голос. Будто горло болит или кто-то спит неподалеку. Надоедает переспрашивать. Новый вид жеманства! Держат же такую детку!..