Повествования разных времен

— Вы принесли нам материал? — деловито осведомилась Краюхина и тоном сотрудника, причастного к планам начальства, доверительно сообщила: — Давно ждем. Планируем в номер. Сейчас на редколлегии наверняка идет разговор.

— Я свое дело сделал, — он скромно пожал широкими плечами пиджака. — Меня, кажется, будет теперь вести этот… как бишь его… Кузьмищев, что ли?

— Кузьмицкий.

— Да-да, Кузьмицкий, совершенно верно, он звонил мне. Славный паренек, не правда ли? Загляну к нему. А с вами, надеюсь, еще повидаемся сегодня?

— Разумеется, Харитон Матвеич, — она одарила его многообещающей и в то же время ни к чему не обязывающей улыбкой. — Полагаю, вы автор не только Кузьмицкого?

— Ваш! — пылко воскликнул автор. — В первую очередь и навсегда ваш!

После чего решительно направился к сто девятой, толкнул дверь и с громким приветствием вошел. Пичугин, подняв от бумаг румяное лицо, кивнул коротко. Кузьмицкий же привстал и вымученно улыбнулся.

— А, Харитон Матвеич! Здравствуйте, рад вам. Принесли? Вот и чудесно! Присядьте, пожалуйста.

Автор сел. Подмигнул покровительственно Пичугину. Водрузил на обтянутые отутюженными брюками не по-мужски круглые колени портфель и вытащил из него сколотые скрепкой листы.

— Вот, прошу любить и жаловать… Писал, как умел. Надеюсь, не хуже, чем прежде, а? — Хохотнул самодовольным баском. — В общем, смотрите сами, читайте, правьте, сокращайте, коли надо, — по-божески, конечно! — и сдавайте в набор. Вам тут виднее, что и как, а я, сами понимаете, соображаю, что к чему…

Пока автор болтал, Кузьмицкий полистал рукопись.

— У вас тут на целый подвал, Харитон Матвеич.

— Высокий подвал! — уточнил тот и многозначительно нацелил в зенит палец, короткий и крепкий, как ствол гаубицы.

Кузьмицкий спросил, откуда в тексте цитаты, пометил ссылки на полях. Добавил, как бы извиняясь:

— Для бюро проверки, Харитон Матвеич. Невыносимо дотошные девицы у нас там.

— Знаю, знаю, хороший мой! Не первый раз. Дотошность — не порок, я и сам дотошный. Что? Не так разве, а?

И снова хохотнул барственно.

Когда автор ушел, Кузьмицкий дал себе волю:

— Идиот! Дегенерат! Дебил в костюме! Ни черта же не умеет писать! Не умел, не умеет и никогда не сумеет! Не дано!

— Не дано? — переспросил Пичугин. — И не надо.

— Каламбуришь? А тут не каламбур, тут пародия просится.

— Пародировать бездарность, пан Кузьмицкий? Нет, сие невозможно. Бездарность сама по себе пародийна, — Пичугин глядел сочувственно. — А чтобы не выглядело чересчур неприлично, для этого и существуем мы с вами. Причешем, добавим, убавим. Где надо — переставим. Как поступал маршал Людовика Пятнадцатого? Правый фланг — налево, а левый — в середину. Еще и Зав наш ручку приложит, Чеканюк — как ответсекретарь — порезвится, а повезет — так и курирующий зам уже в подписной полосе соизволит воткнуть какую-нибудь отсебятину. Надо же их, бедных, понять по-человечески: хочется ведь им, богом обойденным, принять хоть какое-то участие в творческом процессе… Короче, как говорит наш Виктор Максимыч, один с пером — семеро с топором. Для талантливого автора топоры эти — казнь лютая. А для Харитона Матвеича — сервис. И придется вам, пан Кузьмицкий, оным сервисом заняться.

— Нет, ты послушай! «Явственно чувствуется»… «Художнически переосмыслить»… «Где-то в разгар трудовой страды»… Где-то! Ну и стиль!.. — Тут Кузьмицкий начал выдавать такие нестандартные ругательства, что даже видавший виды Пичугин изумленно выпятил нижнюю губу. Кузьмицкий же, продолжая возмущаться и сквернословить, принялся править рукопись. Но, дойдя до середины второй страницы, швырнул ручку.

— К растакой-то прабабке! Не буду вести! Столбца на это дерьмо жалко, не то что подвала…

— Высокого подвала, — подлил масла в огонь Пичугин.

— Высокого, да! — бушевал взбунтовавшийся Кузьмицкий. — Это же… Да наша буфетчица лучше напишет, не сомневаюсь. Нет уж, увольте, я этой бодяге ходу не дам. Хва! Есть у нас профессиональная гордость, в конце-то концов?!

— Нету, — флегматично отозвался Пичугин. — Затерялась где-то. Поиски продолжаются.

Кузьмицкий схватил стакан, выплеснул прямо на пол остатки воды, поднес к сифону, нажал — зашипело, но не полилось.

— Черт — всю вылакали! — он поставил стакан, едва не разбив. Затем оглянулся затравленно, кое-как сгреб листы рукописи и с ними выскочил из сто девятой.

— А он, мятежный, просит бури, — Пичугин поглядел ему вслед, озабоченно покачал головой. — Но спасательного пояса не попросил.

Зав, дабы избегнуть какого бы то ни было конфликта, не стал спорить с явно взбесившимся Кузьмицкий и передал материал в нежные и безотказные руки Краюхиной. Благо автор — фактически всегда был именно в ее руках, и зачем попал к беспокойному Кузьмицкому — непонятно. Краюхина покорпела над привычным текстом, потрудилась и «довела до кондиции».

Увидав в секретариате и прочитав свежие гранки, завизированные Краюхиной, Кузьмицкий ворвался к ней в кабинет и, не реагируя на встретившую его приветливую улыбку, закричал с порога:

— Ты скажи! Нет, ты мне растолкуй! Есть у нас профессиональная гордость?

— Не понимаю. Что с тобой?

— Есть или нет?!