Повествования разных времен

Ночью, когда все спали и даже радио молчало, он открыл глаза и зевнул. Размял правое крыло, затем левое. Правую лапку, затем левую. Тихо начал передвигаться по жердочке к сетке. И наткнулся на что-то теплое. Это оказался Тук.

— А? Что? — пробормотал поэт спросонок, поерзал-поерзал и затих.

Щелкан сдержанно вздохнул:

— Уф! Чуть не разбудил…

Наконец он добрался до сетки. Кое-как просунул голову. Затем попытался протиснуть крылья. Ничего не получилось. Может быть, поискать другое отверстие, пошире? Щелкан хотел вытащить голову обратно и с ужасом почувствовал, что голова ни с места. Ни туда, ни сюда. Застрял!

Неужели придется вот так торчать до утра, пока не придут на помощь люди? То-то будет издеваться и хохотать несносный дрозд из соседней клетки. А чижи не устанут тараторить о его позоре, покуда их не продадут. И главное, он не выполнит то, что задумал… Щелкан чуть не заплакал от досады.

А что, если попробовать так? Сначала одним крылом и лапой вперед. Больно — терпи. Еще вперед, еще… И Щелкан вырвался из клетки. Радостный, он закружил в темноте по магазину и ударился головой о потухшую лампу дневного света. Лампа тихо зазвенела. Щелкан притаился. Нет, никто, кажется, не проснулся.

Глаза Щелкана уже привыкли к темноте. Он пробирался все ближе к кассе. Там есть то, что ему нужно. Щелкан хорошо знал содержимое кассы, он не раз наблюдал со своей жердочки за работой кассирши.

Вдруг он остановился и в страхе замер. Прямо перед ним расправил гигантские крылья орел-бородач. Люди говорили, что бородач уносит больших животных. А маленького попугая он запросто проглотит. Щелкан не шевелился. И орел не шевелился. Да ведь это чучело! Какое все страшное ночью…

В кассе Щелкан нашел баночку с черной краской, обмакнул в нее кончик правого крыла. Хитро усмехнулся. И отправился в обратный путь…

Когда Пуговка поутру взглянула на Тука, она не поверила своим глазам: на золотом воротнике поэта красовались восемь черных точек!

— Ничего удивительного, — объяснил Щелкан. — Тука повысили в звании. С чем его и поздравляем.

Пуговка быстро перепорхнула на жердочку, где сидел растерянный Тук, и, не сводя глаз с восьми черных точек, ласково сказала:

— Можно мне посидеть с тобой на одной жердочке? Я хочу послушать твои стихи.

НЕ СЛАДКА ЧАША СИЯ

Часа за три обошли всю стройку.

— Теперь пора и подкрепиться, — безапелляционно заявил Локтев и пригласил Тернового в бесшумно подкативший «рафик». Уместилась вся свита, гостя усадили рядом с водителем.

По свежеасфальтированной дороге въехали в близлежащий соснячок и неожиданно очутились у двухэтажного строения, облицованного нездешним розовым камнем, сверкающего большими цельными стеклами окон в изначально потемневших медных рамах. В стеклах отражались высаженные вокруг голубые ели, краснолистные клены, еще какие-то декоративные деревца. Аккуратно подстриженные зеленые лужайки чередовались с живописными цветочными клумбами. Над одной из таких клумб порхали, играя меж собой, две ярко-оранжевые бабочки.

Терновой подумал, что здесь, всего вероятнее, клуб либо административный корпус.

— Пока вместо гостиницы для приезжих вроде вас, — сказал Локтев. — А вообще-то наш собственный однодневный профилакторий. О здоровье рабочих, как видите, все же заботимся. А то, признайтесь, вы уже бог весть что подумали после палаточного городка. Что, не так разве?

Войдя в увешанный дорогими картинами холл, они ступили на великолепный широкий ковер, затем спустились по боковой лесенке в подвальную часть, где — освещенный интимным светом бронзовых бра — красовался обилием бутылок и закусок просторный стол, накрытый накрахмаленной белой скатертью.

Терновой призадумался. Он достаточно насмотрелся горя и слез, прежде всего детских и женских, порожденных пьянством. И считал последнее величайшим злом — быть может, по числу пораженных бедой и горем семей занимающим даже второе место после такого зла, как война. Журналист Виктор Терновой не раз выступал против этого невероятно живучего зла, выступал на полосах своей же газеты. Он не был безвольным конформистом, и когда требовалось, умел твердо отказываться от предложенной чарки. А на стандартные провокационные подначки вроде «ты что, не мужчина?», отвечал с усмешкой, что не испытывает потребности доказывать себе и другим явную аксиому… Однако на сей раз понимал, что если здесь, сейчас твердо отказаться — тотчас спугнешь хлебосольных хозяев, они уйдут в глухую защиту, и тогда вся командировка впустую, сигнал не подтвердится, придется только нахваливать либо вовсе отмолчаться.