— Но на составление анкеты, согласитесь, кто-то затратил еще больше времени, — не сдавался инструктор.
— Конечно! В свое служебное время. Выполняя свои прямые обязанности. А как быть с нашими прямыми обязанностями? Когда их выполнять, если заняться анкетой райкома? Разве в Уставе не сказано, что коммунист обязан повышать производительность труда и совершенствовать свою квалификацию? Тот же райком спросит с нас, если перестанем выполнять свои профессиональные обязанности или начнем выполнять их из рук вон плохо. Но зато изучим анкету и ответим на ее вопросы. Любопытно, а когда и как намерен райком обобщать полученные данные? Из стольких организаций! Здесь, простите, сам черт ногу сломит. Если не вооружить черта современной ЭВМ. В чем тут, на мой взгляд, загвоздка? Нет сомнения, каждый коммунист, в том числе и товарищи из райкома, согласен с тем, что неоднократно осужденное партией бумаготворчество не заменяет живой работы с людьми…
— А вы сами, как журналист, чем занимаетесь? — подкусил инструктор. — Тоже профессионально. Прокатом стальных листов или творчеством на бумаге?
— Не надо путать божий дар с яичницей! — резко ответил Терновой. — Вы не хуже меня понимаете разницу между работой над номером газеты и работой над подобной анкетой.
— Хорошо, я доложу в райкоме все, что услышал от вас, — сухо отозвался инструктор.
— Вот об этом-то я и просил в самом начале, — напомнил Терновой.
И тут, никем не прошенный, на трибуну поспешно выбежал немолодой завотделом, где работали Краюхина, Пичугин и Кузьмицкий. Пожевав, по своему обыкновению, губами, он заявил, обращаясь исключительно к инструктору:
— Я очень взволнован и прошу извинить… Я не ожидал… Я знаю Виктора Максимовича как исключительно сознательного и дисциплинированного коммуниста, дающего всем нам пример, так сказать… И вдруг сегодня… Я ушам своим не поверил! Я полагаю, что здесь просто сказалась человеческая усталость. Наша профессия действительно не из легких. И от имени партсобрания, от имени всей нашей организации я хотел бы извиниться перед представителем райкома. И заверить, что мы… что собрание не разделяет и не поддерживает всего того, что сказал только что Виктор Максимович. Я прошу считать все это лишь досадным недоразумением.
Аплодисментов не было. Всем хотелось поскорей уйти.
Когда расходились, Главный подошел к Терновому, взял за локоть, сказал с невеселой усмешкой:
— Ну, чего вы завелись, Виктор Максимович? Чего надеетесь добиться? Пришлют еще одну комиссию по проверке, только и всего. Или надеетесь обойтись без райкома? Полагаете, не нужен он вам, сами с усами?
Через неделю позвонил инструктор. Сказал, что считает выступление Тернового весьма дельным, в духе времени. О чем и доложил секретарю. Который просит Виктора Максимовича прибыть для беседы назавтра к семнадцати ноль-ноль. Если, конечно, Виктор Максимович сможет в такое время.
Терновой ответил, что сможет. И что хотел бы потолковать по душам не только с секретарем, но и с инструктором. Чтобы получше узнать друг друга. Работать-то придется вместе.
— Разумеется, Виктор Максимович, — ответил тот. — Таково и мое желание. Мне бы не хотелось выглядеть в ваших глазах этаким, знаете, козлом, которого поставили во главе овец. И вы — не овцы, и я не козел, уж поверьте.
— Козел скорее я, — засмеялся Терновой. — Если судить по бороде… Что ж, давайте договоримся, когда вам удобнее. Могу я к вам подъехать, а еще лучше бы — вы ко мне.
Они договорились. Беседа по душам состоялась. И не одна.
— Побольше бы таких инструкторов, — сказал Терновой Ане после одной из тех бесед. — Побольше бы. А то…
И не договорил. Но Аня, как видно, поняла.
Как известно, во главе овец часто ставят козлов. Тех самых, о которых сказано: «Пусти козла в огород…»
Текла река. И висел через реку мост. Деревянный, железом обитый, дождем омытый, солнцем прогретый, ветром продутый. Скрипучий.
Пришли к реке овцы. Впереди — козел. Увидел воду и решил первым делом напиться. А овцы с ходу — на мост. Бодро застучали копыта, терпеливо заскрипели балки, — и все стадо перебралось на другой берег. Не дожидаясь вожака! Это было, по меньшей мере, нарушением дисциплины. И, во всяком случае, несоблюдением субординации. А главное, мост мог бы провалиться — и тогда козлу пришлось бы переправляться вплавь. На подручных средствах. Которые бывают весьма несподручные…
Козел стоял на берегу, напившийся, всеми брошенный. Тряс попеременно то бородой, то хвостом. И задумчиво вертел ушами. «Быть может, — думал он, — мои овцы уже не овцы? Бредут сами по себе, и вожак им ни к чему…»
И не очень уверенным голосом — ме-ке-ке! — дал козел стаду команду вернуться на исходные позиции. Но не по мосту, а вплавь. На подручных средствах.
Овцы подручных средств искать не стали, послушно погрузились в холодную воду, задрали головы, задвигали ногами. Поплыли.