Повесы небес

Тогда я бросился со скалы вниз в долину, перелетая через поваленные стволы, на которые мне приходилось карабкаться по дороге на гребень. Кара бежала рядом, перепрыгивая через кусты, а я ломился по ним напролом. Застонали деревья. Вскоре шум заглушил топот моих шагов и я сообразил, что прыгунья рядом со мной нарочно замедляла свою скорость, чтобы приноровиться к моему носорожьему бегу.

— Беги вперед, Кара! — закричал я. — Спасайся. Я смогу найти трилон.

— Нет, Джек! — прокричала она. — Когда наступит темнота, ты ничего не увидишь. А я могу видеть в темноте.

Ни один бегун на Земле не смог бы покрыть эту милю за пять минут. Я успел это подсчитать, оценив препятствия и высоту барьеров, в то время, как с треском мчался по кустам, огибая пруд, а тем временем небо заволокло серой мглой. На полпути у меня заболели легкие, бег замедлился; освещение стало еще более неестественным и глубоко серым. Позади я услышал шорох начинающегося дождя.

За несколько секунд до того, как дождь со скоростью экспресса настиг нас, стало совсем темно и Кара схватила мою руку. Теперь я понял, почему она все время отставала — потому что бег для меня одного, в такой темноте, был бы просто невозможен. Когда ударил дождь, все вокруг нас забурлило сплошными потоками воды. Сквозь этот шум я услышал еще более ужасный звук — треск и шипение молний, озарявших темноту, и мы смогли обнаружить, что уже добрались до луга. За лугом смутно вырисовывался трилон.

Последние пятьдесят метров я промчался за пять секунд, и последние две секунды были самыми долгими в моей жизни. Со всех сторон посыпались стрелы молний. Могу поклясться, что одна молния перед тем, как ударить в трилон, изогнулась горизонтально поверхности земли. Мы юркнули во вход станции, захлебнувшись в волне озона, и продолжали бежать, пока не добежали до станционной платформы, вымокшие до нитки, а я при этом еще и тяжело дыша.

— Кара, — спросил я, как только мое дыхание восстановилось, — неужели законы гостеприимства на этой планете заставляют харлечиан рисковать своей жизнью ради инопланетных гостей?

— О, нет, Джек. Просто я оказалась единственной харлечианкой рядом с тобой.

— Ты же сознавала грозность этих штормов и все же ждала меня… А как же выживают деревья?

— Благодаря окислам железа в соке. Когда деревья умирают, они горят. Но молнии служат нам, — сказала она, — мы ловим их трилонами и они приводят в движения наши поезда.

Вот тогда-то я впервые понял назначение этих башен. Эти удивительные существа как-то научились накапливать для своих нужд статическое электричество, но в тот момент меня мало интересовали прикладные науки.

Когда студенты спасались бегством, ими владел самый древний страх на Харлече — инстинктивный страх перед молниями — их реальными и современными «огнедышащими драконами». И все же эта девушка игнорировала страх, воспитанный в ней веками, чтобы сопроводить меня в безопасное место. Нет никакого человеческого эквивалента, который побуждал бы такое мужество и бескорыстие.

— Кара, если бы ты не довела меня в темноте ко входу, я сам никак бы не добрался до трилона. Я обязан жизнью тебе, твоей храбрости.

— Я едва не осталась с тобой на скалах.

— Почему? — я нежно обнял Кару за плечи и посмотрел ей в лицо.

— Потому что твои глаза просили меня взять тебя, — улыбнулась она.

Это был не просто привлекательный изгиб губ, имитирующий улыбку, а настоящая улыбка, самая обворожительная и сияющая улыбка, какую я когда-либо видел на лице женщины, и над этой прелестной улыбкой лучились смехом глаза.

Я обнял ее и поцеловал так, как возлюбленный целует свою возлюбленную после долгой разлуки, как мальчик целует свою ненаглядную в первый раз. В этот поцелуй я вложил, наверное, бессознательно весь пыл, которому я учился везде, начиная от полей Алабамы и кончая приключениями в Мэндэне, но мои объятия не были похотливыми. Я воображал в своих руках нежные фиалки весны, хотя держал и восхищался розами лета, а сила любви беспредельно увеличивала размеры той ласки, которую Ред окрестил «долгом преданности».

Тело девушки, которую я обнимал, и чьи пальцы ласкали мои волосы, еще раньше целиком запечатлелось в моем сознании — от суживающихся лодыжек до округлостей ляжек и золотого великолепия между ними, до уютной ложбинки на груди и шелка выгоревших на солнце волос. Но только по ее действиям мне довелось узнать ее по-настоящему — по се восприятию печали и грусти заката, по ее бескорыстию, которое сохранило мне жизнь, и вот сейчас, по улыбке, которая развеяла страх перед штормом. Я полюбил эту девушку, чье имя беспрерывно повторял, прижавшись губами к ее волосам, не только за внешнюю красоту, но и за внутреннюю, не менее прекрасную, суть.

Моя любовь даст ей душу, а Словом, которое я ей принесу, ее душа будет спасена.

— Кара, я укажу тебе дорогу к кресту,[78] — прошептал я.

Но тут загрохотал поезд и мы вошли в вагон; на этот раз я уловил косые взгляды, которые пассажиры бросали на нас, и осведомился об этом у Кары.